Мобилизованная нация. Германия 1939–1945 - читать онлайн книгу. Автор: Николас Старгардт cтр.№ 85

Всегда опасаясь пропустить малейшие признаки пораженчества и революции, нацистский режим нервно реагировал на потоки жалоб, лившиеся с фронта на протяжении зимы 1941 г. Тогда как военные чиновники еще недавно пели хвалебные песни солдатским письмам, называя их «духовным витамином» для внутреннего фронта, способствовавшим укреплению «настроя и нервов», Геббельс теперь жаловался: «Воздействие писем с фронта, которое считалось чрезвычайно важным, ныне следует расценивать как более чем вредное… Солдаты наводят совершенную смуту, когда описывают огромные сложности условий, в которых воюют; нехватку зимних вещей… недоедание и перебои с боеприпасами». Геббельс требовал от военных с их Верховным главнокомандованием издать для войск соответствующие инструктивные материалы, признавая между тем, что перед лицом такого вала жалоб режим, по сути, «беспомощен». События подтвердили его правоту. Официальные «Указания личному составу войск», поступившие на фронт в марте 1942 г., побуждали военнослужащих выступать в роли пропагандистов для внутреннего фронта и помалкивать о худшем, предупреждая их: «Любой, кто жалуется и выдвигает обвинения, не есть настоящий солдат». Выборочная цензура военной почты лишь подтверждала факт: ничто не способно заставить солдат перестать писать домой о нежелательных вещах ^[471].

Для Гитлера и нацистского руководства подобные тенденции представляли собой темный лес и наводили на мрачные мысли о поражении Германии во время Первой мировой. В первую очередь события ноября 1918 г. рассматривались как результат надлома боевого духа и нервов, когда союзническая – особенно британская – пропаганда доказала свое превосходство над немецкой. Однако, столкнувшись с первым для себя кризисом войны, режим спутал боль, раздражение и подавленность с пораженчеством: нацисты ошиблись в расчетах относительно готовности и способности солдат и их семей выносить все новые тяготы. Военные цензоры и информаторы тайной полиции заведомо не могли не впасть в заблуждение, поскольку совершенно недооценивали степени страданий немецкого общества в ходе прошлой войны. Невзирая ни на какую монополию нацистской пропаганды, Гитлеру пришлось признаться на собрании ведущих фигур СМИ в ноябре 1938 г. в отсутствии у него уверенности, что германский народ «с его куриным сердцем» пройдет с ним вместе через горнило поражений. Действительно ли или нет его политический авторитет и власть настолько сильно зависели от череды неизменных успехов, Гитлер очевидно верил в это, когда вступил в войну. И теперь, вынужденный иметь дело с неразрешенным военным кризисом, превращавшим его преждевременную декларацию октября 1941 г. об одержанной уже победе над СССР в серьезный прокол, фюрер делал все от него зависящее для сплочения нации ^[472].

В период с января по апрель 1942 г. Гитлер четырежды обращался к немцам по радио – наибольшее количество речей, произнесенных им во время войны на протяжении короткого периода. Первая, от 30 января 1942 г., ознаменовала собой 9-ю годовщину его назначения имперским канцлером. Выступая перед аудиторией в берлинском Дворце спорта, Гитлер признал, что не знает, удастся ли выиграть войну в течение года, и просил людей просто вновь поверить ему. Он не преминул повторить ставшее уже широко известным «предсказание» относительно евреев, но впервые в менее общих выражениях: он говорил об «искоренении». Несмотря на по-новому расставленные акценты, впоследствии немецкая публика обсуждала другой пассаж. Наибольший резонанс вызвала приверженность Гитлера к избранному курсу: «Бог дал нам силы отстоять свободу для себя, для нашего народа, наших детей и детей наших детей, и не только для нашего народа, но и для народов Европы» ^[473].

В этом заявлении слышались отзвуки пропаганды прошлой войны, когда больший спрос находили храбрость, равенство и стойкость, а не романтические порывы XIX в. с их героическими битвами и рыцарской бравадой. Во время Первой мировой упор на «крепкие нервы», «непоколебимое спокойствие» и «решимость» создал новый набор положительных качеств, суммированный в форме лозунга «Выстоять». В самом слове «Выстоять» (Durchhalten) отражалась в первую очередь оборонительная природа большей части войны, в ходе которой пехотинцы гнили в окопах и подвергались многочасовым артиллерийским обстрелам, вынужденные в очередной раз выстоять – продержаться под вражескими атаками. Теперь, когда зимой 1941/42 г. блицкриг окончательно провалился, а немецкая армия на востоке увязла в позиционной войне, упорство и стойкость лозунга вновь вышли на первый план. Без бравурных настроений, порожденных быстрым продвижением, лозунг «Выстоять» требовал полной и безоговорочной мобилизации психологических и эмоциональных сил ради великого дела. В Пфорцхайме Эрна Паулюс с гордостью подчеркивала в письме сыну, что в речи от 30 января фюрер особо похвалил именно пехоту: «В результате теперь всему народу совершенно очевидно, что вы несете на себе главную ношу войны, и это правильно, и это достойно» ^[474].

Мать Гельмута уже продемонстрировала патриотическую самоотверженность, когда начала шить и вязать для сына. 20 декабря 1941 г., вооруженный заявлением Гитлера, Геббельс отправился на радио с целью обратиться с призывом к населению начать крупномасштабный сбор зимней одежды и всего прочего для солдат «в качестве рождественского подарка от германского народа Восточному фронту». Инициированная Геббельсом кампания «Зимней помощи» по обеспечению войск необходимыми предметами оказалась поразительно успешной, хотя для этого потребовалось нечто большее, чем самоотверженность германского народа. По всей оккупированной Европе власти не теряя времени проводили реквизиции. В Польше евреям тут же запретили носить меха и потребовали сдать их, что дало 16 654 меховых пальто и пальто с меховой подкладкой, 18 000 меховых курток, 8300 муфт и 74 446 воротников в одной только Варшаве. При этом первом признаке уязвимости нацистской Германии польское Сопротивление набралось духу и принялось развешивать плакаты, где изображался немецкий солдат, кутающийся в женский лисий воротник и греющий руки в муфте ^[475].

Отклик на немецком внутреннем фронте заслуживает определения «огромный». К середине января 1942 г. 2 миллиона добровольцев собрали по всему рейху 67 миллионов различных предметов. Семья Гельмута Паулюса жертвовала со всей щедростью: его мать начала перешивать в варежки для солдат старые меховые изделия, а шелковые одежды шли на изготовление теплых нагрудников, подобных тому, который она уже изготовила ранее для сына. Все знакомые ей женщины тоже шили или вязали. В Берлине молодой фотограф Лизелотта Пурпер захлебывалась от лирического восторга: «О, если бы вы только видели пошивочные. С раннего утра и до позднего вечера женщины сидят там… шьют маскировочные куртки, шапки, варежки, перчатки и прочее». Количество добровольных помощниц оказалось столь велико, что «им едва хватало места повернуться». Как Лизелотта уверяла жениха, Курта Оргеля, охранявшего артиллерийские батареи во время осады Ленинграда, ее любовь к нему представляла собой часть большого коллективного порыва: