Мобилизованная нация. Германия 1939–1945 - читать онлайн книгу. Автор: Николас Старгардт cтр.№ 40

18 июня французская армия приступила к уничтожению мостов через Луару, и новое правительство во главе с маршалом Петеном запросило о перемирии. Пока начинались переговоры, немцы продолжали наступать. Части Эрнста Гукинга и Фрица Пробста продвигались на юг в направлении Дижона. Пробст сетовал на то, что французские военнопленные прохлаждаются в лагерях, тем временем как он и его товарищи восстанавливают ими разрушенное. «И что, разве это правильно?» – писал он Хильдегард. Совершенно неожиданно они очутились в местности, не затронутой войной. Расквартированные на шоколадной фабрике, Пробст с товарищами в приказном порядке получили запрет на грабеж для отправки кондитерских изделий домой, однако самим поглощать сладости им не запрещали – хоть объешься ^[211].

Далеко в Польше Вильм Хозенфельд чувствовал себя на войне не совсем в своей тарелке. 45-летний ветеран прошлой войны и отец пятерых детей, он был ровно на поколение старше молодых профессиональных офицеров в части. Старшего сына Гельмута только что вызвали на медицинскую комиссию, и родители волновались: Вильм пытался уверить жену, что война успеет кончиться, прежде чем Гельмут пойдет служить, тогда как сыну написал: «Лучше, если останешься, где ты есть; я рад быть солдатом вместо тебя. В любом случае мать достаточно жертвует собой ради всех нас». Едва ли это могло погасить идеализм Гельмута, и Вильм попытался предостеречь его, что война похожа на естественную катастрофу «или какое-то другое несчастье» и что Бог посылает войны в этот мир, ибо «люди в значительной мере принадлежат дьяволу». Вспоминая католическое учение, он заключал: «То, что невинные тоже должны страдать, есть таинство страданий за других, которые принял на себя Иисус». Вильм признался жене, что предпочел бы перевод на запад, но тут же поспешил заверить Аннеми: «Моя жизнь мне не принадлежит, и мое чувство приключения… я остужаю мыслями о тебе и детях». Хотя семья стояла выше славы, он не мог вовсе подавить в себе жажду некой героической победы, которой его поколение лишили в 1918 г. ^[212].

Молодые ощущали себя и того хуже. На третий месяц военного обучения в Брюнне Гельмут Паулюс твердо уверился в том, что он с товарищами родился «в конце концов, слишком поздно». Несмотря на попытку уйти в армию добровольцем в августе 1939 г., на войну он явно не успел. Теперь-то Британия уж точно расхочет воевать, а он только зря потратил месяцы на плацу и в казармах. Неустанно искавшие какой-нибудь службы, связанной с войной, подростки осаждали бюро Имперской службы труда, желая знать, когда их призовут. Из инспекции вооружений сообщали, что в армию рвутся даже рабочие важных для обороны специальностей, освобожденные от воинской повинности ^[213].

Вскоре после падения Парижа новый киножурнал заставил публику открыть рты показом кадров битвы за Дюнкерк, снятых из кабины пикировщика «юнкерса». Зрители пикировали вместе с машиной в направлении британских транспортных судов. Такой кинематографический прием уже использовался при освещении польской кампании, но, когда к головокружительной скорости бомбардировщиков добавили звуковую дорожку с ревом двигателей на фоне нарастающей музыки, от эффекта присутствия внутренности начинало выворачивать наизнанку. Ночная съемка горящих нефтяных цистерн и железнодорожных узлов, разбомбленных накануне днем, позволяла увидеть и прочувствовать, что такое точное бомбометание. С самого начала войны Геббельс старался убедить немцев в трусости и коварстве англичан, и теперь Дюнкерк послужил отличным способом продемонстрировать всю правоту подобных заявлений. «Томми» ^[214], так лихо отплясывавшие в ночных клубах за линией фронта во Франции, Нидерландах и Бельгии, попросту бросили союзников при первых же залпах наступления. В то время как смятенные лица французских военнопленных свидетельствовали об истинной мощи германского оружия, спокойные, самодовольные мины пленных британцев позволяли сделать вывод о том, как поспешно и охотно они подняли руки ^[215].

По всей Германии публика в кинотеатрах содрогалась от ужаса и отвращения при виде солдат из французской Западной Африки. «Французы и англичане бросили этих животных против нас – да возьми их дьявол!» и «Это позор для цивилизованной нации, которым навеки покрыли себя Англия и Франция!» – восклицали многие в залах. В Райхенберге женщины признавались, что пребывали словно в параличе из-за страха от «цветных» лиц и могли вновь начать дышать, только опять увидев на экране немецких солдат. Если верить данным СД, во многих кинотеатрах зрители кричали: «Пристрелить этих зверей немедленно, как только их возьмут в плен!» Фриц Пробст соглашался, доверяя жене заботу и печаль о том, что «никто бы не уцелел, если бы этот сброд добрался до Германии». О чем не писали в газетах и не показывали в новостях, но что мы знаем из частных писем того же Ганса Альбринга, это то, что несколько тысяч сенегальских солдат подверглись резне, когда пытались сдаться или уже находились в плену. В Польше нанесение увечий немцам и стрельба в них из-за деревьев считались злодеяниями польских гражданских лиц и солдат. Во Франции в подобных вещах обвиняли только чернокожих, над которыми измывались, пытали и убивали. Помимо карательных акций, немцы не забыли отплатить французам за оккупацию Рейнской области в 1923 г., где все помнили о сексуальном насилии колониальных солдат над немецкими женщинами, а если не помнили, то пропаганда забыть не давала. Даже в этой относительно «чистой» кампании на западе немецкая армия совершала зверства на расовой почве ^[216].

22 июня французы сложили оружие. Гитлер настоял на полном повторении процедуры подписания перемирия в ноябре 1918 г., и следующий новостной ролик венчали сцены принятия условий победоносной Германии в том же самом железнодорожном вагоне в лесу под Компьеном. Впоследствии в качестве классического олицетворения воздаяния вагон отправили в Берлин и выставили рядом с Берлинским кафедральным собором (Berliner Dom). Более яркий символ торжества справедливости и возмещения за незаслуженные итоги прошлой войны трудно придумать. Когда стало ясно, сколь велика одержанная победа, люди высыпали на улицы и площади для импровизированных празднований, хотя предупреждения о возможных налетах заставили многих вернуться в помещения и спуститься в подвалы, где победители слушали репортажи по радио. Когда Гитлер приказал неделю звонить в колокола и на десять дней поднять все флаги, СД спокойно констатировала: «бурное возбуждение последних недель» в настроении нации «уступило место торжественности, гордой радости и благодарности фюреру и вермахту» ^[217].