Мобилизованная нация. Германия 1939–1945 - читать онлайн книгу. Автор: Николас Старгардт cтр.№ 117

После полугода на Восточном фронте Ойген Альтрогге бросил вызов собственному таланту, попытавшись выразить в рисунках «сущность русского народа». «Какую бы важность мы ни придавали занавескам и культуре, деревянным половицам и культуре, чистым ногтям и культуре, – писал он другу Гансу Альбрингу, – мы в большинстве своем ничего не понимаем в могучем примитивизме, простоте души, наивной силе и ужасной необузданности этих людей». Стремясь передать экзотическую простоту в искусстве, Альтрогге искал новую, «менее абстрактную, упрощенную» технику рисования. Два молодых католика хотели найти некий тип глубокой религиозной чистоты, которую, как они считали, на западе задавила и уничтожила современная коммерческая цивилизация ^[654]. По мере того как его часть приближалась к Сталинграду, Ганс Альбринг превратился в обожателя и собирателя икон. Обоих друзей привлекала физическая красота русских женщин, и оба старались представить их духовность в рисунках. И все же, при всей религиозной и художественной чувствительности, Ганс Альбринг мало отличался от Фрица Пробста, когда писал: «Над всей этой землей навис невыносимый злобный взгляд дьявола» ^[655].

Даже такие привыкшие задаваться различными вопросами и копаться в себе авторы писем, как Альбринг и Альтрогге, оставили оговорки о том, насколько «жесткими» сделались они на Восточном фронте, не видя смысла вновь погружаться в себя и переживать собственное перерождение. Вместо этого они обращались к эмоциональным константам дома, семьи и взрастившей их немецкой культуры. Шагая все дальше по степи, Альтрогге, Альбринг и Гельмут Паулюс – все упоминали в письмах о чтении Гёте и Гёльдерлина, равно как и недавно опубликованного дневника первого года войны Эрнста Юнгера «Сады и дороги» (Gärten und Straßen). Эти молодые солдаты происходили из разных уголков Германии, принадлежали к различным христианским конфессиям и имели разные звания в вооруженных силах, но всех объединяла литература и культура, впитанная через семью и образование. Затерянные в бескрайних «пустынях» степей, они находили убежище на страницах немецких классических произведений ^[656].

Для многих солдат Восточный фронт являлся чем-то вроде неизбежной проверки, кошмарного испытания, когда есть только одна отрада – надежда, что оно когда-нибудь закончится. Преданный член партии и весьма строгий отец, Фриц Пробст не принадлежал к людям, склонным к рефлексии. Однако он все четче сознавал, что теряет. В 1942 г. пошел в школу его младший сын Манфред, еще жавшийся к матери и дремавший под ее боком в кровати в первый год войны. С каждым новым годом службы список пропущенных дней рождения становился все длиннее. 6 января отмечался день рождения средней по возрасту Гундулы, и Пробст признавался: «Я всегда с ужасом думаю о таких днях, поскольку дети заставляют тебя понимать, что стареешь и, более того, они растут, а я не могу быть рядом в короткое время их детства». В последний раз в отпуске дома он побывал год тому назад ^[657].

Отсутствие отца в семье, по всей вероятности, более всего отражалось на старшем сыне Карле Хайнце. Пробст и ранее напоминал жене Хильдегард о необходимости сдерживать его и периодически писал письма с наставлениями для сына. В 1940 г. он обращался к 12-летнему мальчику в духе школьного воспитателя, апеллируя понятиями вроде «честного слова», обещая ему, что «мама никогда не откажет в просьбе», если только он будет «послушным». Два года спустя Пробст разразился гневной тирадой, указывая 14-летнему подростку, что тому «должно быть стыдно» за «хамское» поведение перед бабушкой. Когда Карл Хайнц вступил в гитлерюгенд, отец напомнил ему о финансовых жертвах, на которые идет семья, позволяя ему остаться в школе дольше положенного в рамках народной школы, или обязательного школьного образования. А потом высказался о моральном долге: «Стыдись. Твой отец далеко ради твоего лучшего будущего, чтобы тебе потом не пришлось делать то же самое и чтобы ты смог посвятить себя другим делам, а ты этого не понимаешь. Я могу только повторить тебе: стыдись» ^[658].

Отчаяние Пробста из-за разлада в семье и ослабления отцовского авторитета почти физически ощутимо. Еще через неделю он выражал сожаление, что пропустит конфирмацию Карла Хайнца, находя утешение в присланной Хильдегард фотографии с запечатленными там всеми троими детьми. Заканчивал он письмо напоминанием жене: «Не позволяй себе быть слабой». Выдержать испытания жизни представлялось ему возможным, «только если ты жесткий к себе, также и наперекор себе… И такими мы хотим быть, жесткими и решительными, и надеемся, что скоро увидимся». Здесь под «жесткостью» характера понимались и опасности фронта, и тяготы быта в тылу в общем контексте совместных усилий семьи. Через три месяца Пробст призывал Хильдегард, а заодно и себя: «Мы должны быть еще жестче, нельзя терять мужества, надо продолжать надеяться на то, что придет день и наши чаяния сбудутся». В попытках разрешить личные конфликты семейной жизни, Фриц Пробст то и дело обращался к добродетелям народа, к «приверженности делу», «жесткости», «решимости» и «готовности жертвовать собой». Не имея возможности рассказать жене много о кампании, подобными общими фразами он поддерживал свой авторитет и передавал дух реалий фронтовой жизни ^[659].

20-летнего Гельмута Паулюса подобные материи никак не занимали. Письма и даже посылки из дома догоняли солдат на марше, и – спасибо стараниям отца – Гельмут смог надеть медаль за кампанию, до того потерянную его фельдфебелем. Гельмут очень обрадовался. Когда рота подступала к Кавказу, почтовой бумагой их завалили на несколько месяцев вперед. Присланным матерью сахаром он посыпал черешню и малину, которую они с товарищами добывали в селах и деревнях. Лимонный экстракт помогал утолять жажду в ходе изнурительных маршей. Гельмут собрал целый том выдержек из Ницше в патронташе и просто пожирал обзоры в Das Reich с рассказами о том, как сыграл Густав Грюндгенс в «Фаусте» Гёте. Он начал расспрашивать мать, верны ли слухи о жалобах на внутреннем фронте, та решила поддержать честь тыла перед армией и отвечала, что люди привыкают к нехваткам того и сего, к длинным очередям, что домохозяйки порой часами стоят в них и не ноют ^[660].