Правила еды. Передовые идеи в области питания, которые позволят предотвратить распространенные заболевания | Колин Кэмпбелл, Говард Джейкобсон | страница 16 | LoveRead.ec

Какую же угрозу представляли Хоффман и другие исследователи питания и рака? Я могу представить множество вариантов, основываясь на схожей негативной реакции, которую я получал на протяжении всей моей карьеры. Угрожала ли их точка зрения рынку хирургических услуг, как иногда и моя? [16, 17]. Быть может, точка зрения, склоняющаяся в сторону вегетарианства (хотя и не всегда поддерживающая это движение [2]), вступала в конфликт с социальными нормами и заставляла таких исследователей выглядеть избалованными и пугливыми? Возможно ли, что отчеты о диетах, питании и раке игнорировались и осуждались потому, что хирурги и другие медицинские работники попросту не могли понять сложную проблему питания, в области которой они не получали никакого обучения?

Особенно в отношении Хоффмана: были ли соответствующие отрасли пищевой промышленности возмущены выводом, представленным в восьмом годовом отчете его исследования в Сан-Франциско и говорящего о том, что «основные диетические ошибки современности состоят в чрезмерном потреблении белков и… сахара» [6]? Могли ли повлиять и его взгляды на другие темы? Он выступал и публиковал статьи, поднимая широкий спектр спорных вопросов, в том числе говорил о контроле рождаемости [18], о политике в области общественного здравоохранения [19, 20], о государственном медицинском страховании [21], о расовых вопросах [4, 5] и трудовом законодательстве [21–25]. Раздражал ли он своих коллег на личном уровне, обсуждая какие-либо из этих тем?^[45] Угрожал ли он предпочитаемому ведомствами методу общения с социумом и тем самым подрывал роль таких учреждений, как Американское онкологическое общество [26, 27] и Кампания Британской Империи по борьбе с раком (BECC^[46]) [28–30]? Джордж Сопер, управляющий директор Американского онкологического общества, ясно дал понять, как он рассматривает роль онкологических учреждений: он полагал, что их развитием, управлением и информированием должны заниматься только врачи, особенно хирурги, которые должны служить основным (если не единственным) источником информации о раке для общественности^[47]. Была ли работа Хоффмана проигнорирована потому, что он не был связан ни с одним медицинским учреждением? Был ли статус аутсайдера препятствием для его уважительного восприятия учреждениями, хотя этот статус и давал ему бóльшую свободу исследовать гипотезы, куда бы они ни вели?

Применимы ли аналогичные вопросы к исследованиям рака и здравоохранению в целом в XXI веке?

Я не хочу утверждать, что Хоффман был безгрешен, – опасная ошибка делать из него кумира. Но он представляет собой отличный контраст как для исследователей-онкологов своего времени, так и для современных. В отличие от многих своих коллег, он пришел в область исследований рака с непредвзятыми представлениями о питании.

Во многих случаях Хоффман был очень осторожен, чтобы не придать своим взглядам излишнего значения. Вместо того чтобы утверждать свою правоту, он почти всегда поощрял дальнейшее изучение. В большом исследовании, использующем метод «случай– контроль»^[48], которое он начал в 1924 году [35] и о котором предоставил отчет в 1937 году [2], Хоффман пришел к выводу, что он не нашел никаких доказательств, подтверждающих влияние употребления мяса на риск развития рака. Это не значит, что он защищает потребление мяса, а свидетельствует о его компетентности как ученого. Около 99 % участников экспериментальной и контрольной групп ели мясо, что, таким образом, ограничивало любые выводы, которые он мог бы сделать в пользу той или иной точки зрения. В некоторых случаях он мог быть чрезмерно консервативен. В 1925 году [36] он сообщал, что современные лечебные процедуры, такие как хирургия, лучевая терапия, а еще ранняя диагностика, были лучшими имеющимися методами борьбы с раком. Такой вывод был основан на имеющихся данных, подтверждающих эффективность конкретных процедур (данные во многих отношениях были неверными, о чем я расскажу в третьей главе). И все же, в отличие от большинства своих коллег, Хоффман не боялся пересмотреть свои взгляды и даже пользу статистики в определенных случаях. В 1927 году он начал сомневаться в собственных взглядах на использование данных о выживаемости при раке для определения эффективности лечения. При изучении статистики из Мексики [37] он был «склонен думать, что довольно распространены ошибки, при которых доброкачественные опухоли диагностируются как злокачественные, но не наоборот».

Если бы не «забывчивость», как бы отнеслись к Хоффману современные учреждения по исследованию рака? Что бы они подумали о его готовности принимать новые взгляды, никогда не спешить с выводами и в целом сохранять непредвзятость? Есть ли что-то в его гибкости, что принципиально несовместимо с убеждениями, которые доминируют в этой области? Вот еще одна причина, по которой мы не должны идеализировать Хоффмана: упомянутые качества – гибкость, непредубежденность и бдительность – всего лишь доказательства компетентности ученого. Они не требуют гениальности или святости. Они должны быть стандартом для всех исследователей. В мире, где гибкость и непредубежденность являются скорее исключениями, чем правилами, не будет плодородной почвы для прорастания истины.

Если уж на то пошло – как бы организации по изучению онкологических заболеваний восприняли коллег и предшественников Хоффмана сегодня?

Компания, с которой ты знаешься или которую избегаешь

Чем больше я углублялся в эту историю, тем больше я старался читать работы, на которые ссылался Хоффман. В результате я открыл для себя большое и удивительное количество других реальных исторических личностей, пытавшихся, как и я, ответить на вопрос о взаимосвязи питания и рака. То, что обсуждение данных вопросов стало своего рода табу к тому моменту, когда я «дорос», предполагает, что дискурс вокруг онкологии и исследований в области питания стал гораздо более ограниченным со времен работ Хоффмана и его коллег. Эта тема превратилась в запретную до такой степени, что даже простой вопрос, затрагивающий ее, угрожал подорвать мою репутацию среди коллег. В годы деятельности Хоффмана дискурс не был утопическим. Конечно, существовали сложности профессиональной репутации, реальной или воображаемой, влияющие на то, что Хоффману разрешалось или не разрешалось говорить на протяжении всей исследуемой мной эпохи, и нет никаких сомнений в том, что он столкнулся со многими ограничениями. Однако задолго до Хоффмана, особенно в XIX веке, как минимум шел более открытый, богатый и живой обмен информацией, которая становилась предметом споров.