На самом верху страницы было размещено фото Сергея Константиновича. Еще без бороды, но уже в очках, он стоял вполоборота и смотрел в камеру, скрестив худые руки на темно-синем поло «ральф лорен». Близко посаженные тусклые глаза, губы с опущенными уголками и вялый подбородок, шрам на шее, волосы курчавились над интеллигентно высоким лбом. Под фото – несколько предложений о главе фонда, «основателе, президенте и одном из вдохновителей благотворительной культуры САГ». Нигде не указывалось, кем Сергей Константинович работал и работает. Он будто бы соткался вдруг из воздуха лет пять назад, из ниоткуда, сразу с фондом и добрым, чуть встревоженным выражением лица.
В ухе динькнул таймер, но Павел не шелохнулся. Он всматривался в фотографию, не веря, что всё может быть так легко. Что вот он, Просто Костя, перед ним, не прячется и не сменил лицо, никто его не ищет. Он даже над именем не думал, когда приезжал за Павлом, брал отцово.
Рядом разверзлась параллельная реальность, в которой не возбуждали дело и всё шло своим беспечным чередом, день за днем, за годом год. «Я сам отец, семейный человек», – писал Просто Костя-Краснов, и Павлу перекрыло воздух, он не мог дышать. Сорвав с глаз арки, он подскочил к окну и высунулся по пояс. Влажный весенний ветер тут же выстудил тело и мозги, унял приступ тошноты и немного успокоил мысли.
Допустим, этого следовало ожидать. Многих отмазывали по блату, сколько раз о таком писали в блогах. Почему этот конкретный случай должен стать исключением? У Краснова есть возможность, есть деньги, так почему же нет? Несправедливо? Может быть, но объективно жизнь несправедлива в принципе.
Тьму вдали снова прорезал поезд, под Павлом, ниже этажом, залаяла собака. Луна закатывалась за соседний дом, подсвечивая редкий лесок антенн и труб.
Павел вернулся к аркам. Дрожащими пальцами протыкая воздух, набрал на виртуальной клавиатуре: «Краснов Константин». Поисковая служба услужливо выстроила ряд ссылок, как на подбор одинаковых и ведущих на сайт Мособлдумы, в раздел депутатов Люберецкого района. Оттуда с белого фона страницы на Павла с отеческой заботой взирал дородный, убеленный сединами мужчина, отдаленно смахивавший на Сергея Константиновича. Справа столбцом шли скупые данные: партия, дата и место рождения, конечно же, женат, один ребенок, образование и трудовая деятельность. Чуть ниже форма для онлайн обращения. Краснов-отец депутатствовал уже лет двадцать, до того был директором десятка неизвестных фирм и чего-то, связанного с ЖКХ. Член попечительского совета Благотворительного фонда помощи сиротам «Добродел».
Остаток ночи Павел копал, как мог. Пересмотрел с десяток одинаковых интервью на Youku, в которых Краснов-младший, краснея пятнами, распинался о том, как много вокруг хороших людей – на самом деле, да, кивал ведущий, – что можно помогать не деньгами, а вниманием, – ведущий снова закивал, блестя повлажневшими глазами, – и следует рассказывать о добрых делах, тогда их станет больше. Фирмы, указанные в досье Краснова-отца, были однодневками, и их доходы никак не совпадали с тратами на три дома, записанных на тещу, и виллу в Ломбардии, куда жена Краснова-младшего каталась ежегодно с двумя детьми. Брат Краснова-старшего был крупным столичным девелопером, выигрывал тендеры в Москве и Подмосковье и недавно переехал на ПМЖ в густо населенный русскими Майами.
Ссылок на статьи по собственному делу Павел не нашел, кэш-версия таинственным образом исчезла, и европейские поисковики ничего не выдали. Параллельная реальность поглотила Павла полностью, и он даже начал сомневаться в собственной памяти. Можно было поднять старые материалы, они хранились у него на внешних дисках, и выслать их анонимно на адреса новостных агентств. Получилось один раз, получится и второй. Или нет? Теперь – после принятия закона о клевете – за дело вряд ли кто возьмется. Прямых доказательств нет, а вот спугнуть он всех спугнет.
Нужно поймать с поличным и лишь потом прижать.
А если Краснов, этот обновленный святой Краснов, исправился? Если не получится накопать?
«Нет, – с горечью подумал Павел, выливая остатки недопитого вчерашнего вина в кружку из-под чая. – Такие не меняются».
В конце ночи Павел забылся на короткий час, и то ли из-за вина, то ли из-за воскрешения Краснова ему вновь привиделся кошмар.
Павел глядит в окно. Стоит на цыпочках в ночи снаружи дома, касаясь подбородком холодных кирпичей. Он смотрит внутрь, за стекло, на ламповый уют. В комнате диваны и ковры, на стенах зеркала́, горит камин, перед камином на полу сидит Краснов в халате, а рядом с ним красавица жена в длинной ночной рубахе, вроде тех, что выдают в больнице. Жена читает малышу, ему лет шесть, он смотрит на картинки в книжке, теребя губу, ведет по строчкам пальцем вслед за словами мамы. На столике – чайник и чашки, печенье и зефир. Огонь колышется, и по лицу Краснова пробегает тень, и в каждом зеркале – его кривое отражение: вытянутый нос, огромный глаз, распухла темная губа, отвиснув к подбородку.
Малыш ведет по строчкам пальцем, мама читает ему вслух. Они смеются, Краснов смеется с ними, нависает тень.
Павел зашел бы, но ему нельзя, он грязен. Грязь на его ладонях, на одежде жирным слоем, размазана по подбородку. И между пальцами в кедах тоже влажно, неприятно. Он стучит в окно, оставив на стекле развод. Краснов оборачивается на звонкий стук. Тело его не движется, а голова прощелкивает позвонками, крутится, как на шарнире, ищет Павла оловянными глазами.
Павел прячется.
Он топает к реке, и кеды вязнут во влажном податливом песке, уже не белые с зеленой полосой, а черные от грязи. Та постепенно высыхает, стягивает кожу, зудит и колет, одежда стала деревянной, совсем не гнется. Вода темной слюдяной каймой очерчивает, отчеркивает берег, над ней в лунной дорожке пляшут комары. А над головою – пропасть, полная прозрачной мглы с россыпью звезд на дне.
Слева – поле, голубоватые колосья шепчут на ветру, ночь пахнет ими и землей. В колосьях рыщет тень, хрустит стеблями, блещут оловянные глаза, и Павел ускоряет шаг.
Тропинка огибает небольшой обрыв, видны слои песка, скрепленные корнями. Там, на краю, к Павлу спиной, кого-то ожидает дева, обнимает камень чешуйчатым хвостом и смотрит вдаль, за горизонт. Тяжелая волна светлых с рыжиной волос стекает по плечам в траву, оттуда в реку. Дева вздыхает, от вздоха из травы взлетают мотыльки. Они описывают круг над голыми плечами, и Павлу беспокойно. Он делается меньше, спускается, держась за волосы девицы, ногами упираясь в крутой берег, в выступающие корни, совсем как скалолаз. Пряди уходят в воду, Павел идет за ними.
Над головой смыкается река, из носа выбегают пузырьки.
Мимо плывет карп с человечьей головой, с раскосыми глазами, он удивлен. Он задает вопрос: что Павел здесь забыл? Ему не время появляться здесь, он рано.
Павел бы и рад подняться, но камнем опускается всё ниже, встает на ноги и, преодолевая сопротивление вод, бредет к скале, что зубом вспарывает дно. Под ней в землистой тьме сидит отец в строгом костюме, в котором ездил он в Москву, в котором он однажды вышел и пропал. Колышутся волосы, седые нити в черном, в них юркают мальки, глаза закрыты, смуглые ладони ровно на коленях, булькает тишина вокруг.