Прохор думал про Нину кратко: уж не такая она красавица, но ему надоела мимолетная любовь с кем попало, без страданий, без сопротивления, любовь однобокая и пресная... Даже Анфиса... Что Анфиса?.. Конечно, Анфиса – таких и на свете нет. Но разве можно ему связать себя с нею? Он, Прохор Громов, и – Анфиса! Невыгодно и страшно. Значит, остается Нина. Он груб, силен, он коренастый кедр, а Нина чиста, нежна, как ландыш. Но своевольна и строга. Так что же тянет его к ней? Может быть, капитал ее отца? Не следует ли в таком случае и ему поставить точку? Нет, вся душа дрожит в нем и жаждет Нины. Она в долине, он на горе и неудержимо влечется к ней, как пущенный вниз по откосу камень.
Ночь была прохладная, спокойная и звездная. Какой богатый Бог! Столько золотой пыли натряс он из широких рукавов своих на небо. Дорога золотая, Путь Млечный, куда ведешь? И что за твоим кольцом, и есть ли что? Вот Нина устремила ввысь глаза и ищет ангелов на твоих златых путях. Но глаза ее смертны, видят вершок, не боле, – и вдаль и вглубь. Несчастные глаза, несчастный человек! Глаза ее в слезах, а мысль в восторге. Да, ангелы есть! Вот они, вот они в мыслях, тут, возле нее. И среди них, конечно, – Прохор!
Прохор тоже смотрит на небесный золотой песок, но взор его корыстен, жаден. Ему не надо ангелов. Он, как тать, обокрал бы все ночное небо, все звезды ссыпал бы к себе в карман. А вот самородки, один, другой, вот семь блистающих самородков сразу. Огни Большой Медведицы... О, богатый Бог! Если б хоть одну золотую звезду залучить на землю...
– Большая Медведица и маленький, маленький спутник. Не знаю, видите ли вы? – говорит Нина.
– Ваш спутник – я. – И Прохор, бок в бок прижимаясь к ней, садится на скамейку. Нина чуть отодвигается, но ею овладевают любопытство и робкая истома.
– Нина... – говорит он и берет ее за руку.
С земли наносит ароматом зреющих садов. Синяя ночь вся в брызгах золота, в стуке колес, в бегучих изжелта-белых валах за пароходом. Чу, как вздыхает, как трудится заключенная в сталь мысль человека; она ведет пароход навстречу воде, побеждая стихию. Судно спешит на всех парах, торопится к сроку, стрелка манометра предостерегающе указывает предел, корпус дрожит, и вздрагивает под ногами палуба. Но если б они сидели и на гранитном монолите, все равно – камень колыхался бы под их ногами. Нина гладит его руку и что-то шепчет. Белая в синей ночи, и белые ноги в белых туфлях. Прохор, отстранив губами золотой медальон, поцеловал ей грудь в треугольный вырез, она прижала его голову и поцеловала в висок. И так сидели молча, сдерживая дыхание. Из рубки доносились нелепые звуки вальса, там горели огни. Ах, если б затушить огни и прихлопнуть звуки! Что может быть слаще тишины, синих небес и звезд.
– Ниночка!..
– Ничего не говори, пожалуйста... Молчи...
Еще крепче они прижались друг к дружке. Млечный Путь, весь в самородках, лег под их ногами.
– Папочка! – заглянула Нина утром в каюту отца. – Я желаю выпить с Прохором на брудершафт. Можно?
– Это еще что за новости?.. Портвейн, что ли?
– Нет, папочка, нет! – засмеялась она, но в это время вошел в каюту рыжебородый, с черными глазами мужчина.
– А, Лука Лукич! Ниночка, покличь-ка Прошу. Ну, как дела?
– Все в порядке, Яков Назарыч. Товар дошел благополучно. Лавка открыта. Цены на пушнину крепкие, сделки идут хорошо, да мне, признаться, хочется попридержать товар, на повышение должно пойти. Думаю, при больших барышах закончим.
– Вот, Прохор Петрович, – сказал Яков Назарыч вошедшему в вышитой чесучовой рубахе Прохору. – Это Лука Лукич, мой главный доверенный. Оказывает, значит, мне почет и для уваженья выехал с Нижнего встретить меня, как своего патрона. Ты где вскочил-то к нам?
– В Исадах, с лодки.
– Ну, как дела, Лука Лукич? Ну-ка расскажи еще разок. Прохору любопытно. Это Петра Данилыча Громова сынок, большой коммерсант будет.
– Да-с, видать-с, – одобрительно протянул доверенный, окидывая взглядом молодого верзилу, и вновь в подробностях рассказал про коммерческие дела.
– Документы при тебе? – спросил хозяин, степенно и самодовольно оглаживая бороду.
– Фактуры, накладные, счета – в конторе, в Нижнем, а вот дубликат главной книги захватил.
– Ну-ка, давай-ка... Да ты садись...
Доверенный продолжал стоять, отираясь клетчатым платком, и стоял, вытянувшись, Прохор. Хозяин долго рассматривал книгу, то вскидывал на лоб, то опускал на нос золотые свои очки.
– Сколько сделано белок?
– Восемьдесят пять тысяч.
– А скобяной товар куплен? Где заприходовано?
– Будьте добры на букву эс... позвольте-с...
Но вот пришла Нина, смуглая, темноволосая, в белом, с васильками на груди.
– Папочка, пойдемте завтракать. Я заказала стерлядь.
– Сейчас, сейчас... Слушай-ка, Прохор... Это какую вы с ней выдумали наливку пить? Нинка, какую?
– Брудершафт, – улыбнулась Нина, показывая блестящий, свежий ряд зубов.
– Не слыхивал. Заграничная, что ли?
– Нет, здешняя, – серьезно сказал Прохор. – Собственного розлива.
– Сейчас, сейчас... Надо телеграммы написать. Ну-ка, Проша, садись, ты попроворней... Пиши, я буду сказывать.
IX
Нижний Прохора не поразил – город как город, – но ярмарочная суетня и деловитость захватили его. Нина сбегала в Исторический музей, что в кремлевской башне, в книжные магазины, накупила книг о нижегородской старине и зарылась в них. А Прохор рыскал по ярмарке, заходил в магазины, склады, ко всему приценялся, заносил в книжечку цены, адреса фирм, набрал целый ворох прейскурантов и в конце концов растерялся: что ж ему купить, а купить необходимо для будущей работы в своей тайге, у него двадцать пять тысяч денег, да тысяч на пятьдесят он сдал пушнины Якову Назарычу, он богач, он должен купить все. Но как жаль, что он ничего не смыслит в технике, что ему не с кем посоветоваться.
Он начал с того, что приобрел себе трость с серебряной ручкой в виде нагой соблазнительно изогнувшейся женщины, а Нине – красный зонт с малахитовым наконечником. И уж шел по скверу, беспечно помахивая тросточкой и держал под мышкой зонт, как вдруг подумал: «А ведь Нине-то, пожалуй, тросточка-то того...» Сел на скамейку, отломал срамную завитушку и спрятал в карман, а палку забросил в кусты. Потом раскрыл зонт. «Дрянь, безвкусица! Красный... Что за дурак такой!» И тут же за бесценок сплавил его татарину, впрочем – торгуясь с ним жестоко и спуская по гривеннику.
– Надо что-нибудь солидное.
Он поехал на трамвае в главный корпус, купил себе золотые часы Мозера, Нине – кольцо с жемчугом и двумя алмазами, Якову Назарычу – желтый китайский халат с райскими птицами. И с покупками направился пешком к себе в гостиницу.
Зной спадал. Был вечерний час. Красные и белые, на Волге зажигались бакены. На зеленые склоны берега ложился мягкий отблеск заката. Белые стены кремля розовели, и в легкой пелене сизых сумерек, отдаляясь, меркнул ярмарочный шум. Прохор шел бульваром.