«Пошла писать губерния»
Сенат отправил дело на новое рассмотрение в более высокую инстанцию — губернскую судебную палату. Губернский прокурор, по-видимому, человек новый и сравнительно молодой и в силу этого еще не проникшийся «местными интересами», поддержал идею изъятия крестьян у их фиктивных хозяев и перевод их в государственные (опять Гоголь: «Один там только и есть порядочный человек: прокурор…»). Губернская палата, не найдя нарушений, постановила в иске отказать: по документам, дескать, все законно, владельцы крестьян не жалуются, а то, что жалуются крестьяне, — так у вас бы еще лошади разговаривать начали! Прокурор («.да и тот, если сказать правду, свинья») принес протест в Сенат, и там дело окончательно растворилось, затерявшись между департаментами.
Рассказывали, что одним из главных аргументов, убедивших Александра II в необходимости судебной реформы, стали предъявленные ему дела, которые тянулись в дореформенном суде десятилетиями. Жаль, что большинство упомянутых в иске крестьян помещицы Савельевой до этого не дожили.
Функции Сената на протяжении двух веков его существования неоднократно менялись, но среди них всегда были судебные. По сути, Сенат был высшей апелляционной инстанцией империи. При этом он в гораздо меньшей степени, чем низшие суды, был подвержен коррупции, а правовая квалификация большинства его членов была достаточно высокой.
19. Холера тебя забери…
(военно-полевой суд над участниками холерного бунта в Севастополе, Российская империя, 1830)
Любая большая напасть — стихийное ли бедствие, эпидемия, война — неизбежно вскрывает пороки системы, при которой случается. Из школьного учебника мы помним, что Крымская война в середине XIX века предъявила России и миру организационные и технические недостатки армии и флота, экономические и социальные пороки государства и общества. В наиболее знаменитом эпизоде этой войны — героической обороне Севастополя — все это проявилось особенно отчетливо. За четверть века до этого в том же Севастополе ситуация была похожая, пусть и в гораздо меньших масштабах, причем в отсутствие даже малейшего намека на внешнего врага. Хватило обычной холеры.
На юге России вспышки инфекционных заболеваний случались регулярно: климат, нехватка воды, активные миграции населения — все это способствовало их возникновению и затрудняло борьбу с «моровыми поветриями», как принято было называть эпидемии казенным языком. В 1826 году в Индии началось то, что сегодня принято называть второй пандемией холеры. К 1828-му она через Иран добралась до Азербайджана, а также проникла в Бухару. С Ираном Россия как раз в ту пору воевала, с Бухарой активно торговала. Дальнейшее распространение заразы было неизбежно: в 1829 году первые заболевшие появились в Оренбурге (заболело три с половиной тысячи человек, из них около 850 умерло), летом следующего года болезнь уже привольно гуляла на всем пространстве от казахских степей до Черноморского побережья Кавказа.
Разумные меры…
При этом на противоположном, западном побережье Черного моря как раз в эту пору свирепствовала чума, а Россия — так уж вышло — как раз в очередной раз воевала с Турцией, и потому в Севастополе, оказавшемся между двух огней, неизбежно предстояло принять удар не одной, так другой напасти (да кабы не обеих сразу!). Нельзя сказать, чтобы военное начальство не осознавало опасности или не приняло превентивных мер: вокруг города были выставлены заставы, прибывающие в город помещались в карантин, корабли выдерживались на рейде (одна из бухт по сей день носит название Карантинной), людей с подозрительными симптомами быстро изолировали, было с военной тщательностью организовано окуривание всего и вся. Все это было в высшей степени разумно, и даже бесполезное окуривание оказывало свой мобилизующий психологический эффект. Но — то ли климат виноват, то ли печенеги с половцами, то ли место проклято — среди родных осин даже самые продуманные мероприятия нередко порождают самые разрушительные последствия.
Дело в том, что нижние чины гарнизона и экипажей снабжались централизованно, а все остальное население города — офицеры, семьи (в том числе и солдат с матросами, старослужащим разрешалось их заводить), отставники, рабочие доков и прочих мастерских, всякий «малый бизнес» — закупало съестное и сопутствующие товары в лавках и на базарах. С началом противохолерных мероприятий крестьяне быстро смекнули, что в Севастополь лучше не соваться, и продовольственное снабжение города с населением около 30 тысяч человек полностью легло на нехрупкие плечи армейских и флотских интендантов. Те, истово возблагодарив Создателя «за доверие», рьяно принялись за дело.
… и их последствия
Результаты их трудов не замедлили сказаться: качество питания (и до того по старой армейской традиции не больно высокое) резко упало, возник дефицит, цены выросли в разы, равно как и благосостояние гг. интендантов, и до этого не бедствовавших. В городе начался голод, рабочие, матросы и солдаты роптали, офицеры писали «куда следует». Слухи о ситуации достигли высочайшего уха Николая I, управлявшего страной, как известно, «в ручном режиме». Государь распорядился.
В Севастополь была направлена особая комиссия «для ревизии госпиталей и осмотра порта» во главе с боевым офицером, капитаном 2-го ранга Николаем Петровичем Римским-Корсаковым (дядей композитора), которого император хорошо знал лично и ценил за профессионализм и честность. Комиссия без особого труда обнаружила, что «по Севастопольскому порту допущены весьма важные злоупотребления», а «приказы Главного командира насчет приема провизии вовсе не исполняются». Однако коней на переправе, как гласит любимая всеми бессменными деятелями народная мудрость, не меняют, и вообще, судя по всему, государь не питал больших иллюзий насчет возможности изыскать в недрах интендантского ведомства честных работников: Римскому-Корсакову поступило распоряжение «расследования деятельности интендантов прекратить». Что и было сделано.
Тем временем не только снабженцы, но и холера (принятая, по правде сказать, поначалу в Севастополе за чуму и до самого конца событий ею прикидывавшаяся) делала свое черное дело, смертность росла, и на фоне всеобщего недовольства начальство мудро ввело «режим самоизоляции»: жителям было запрещено покидать дома (правда, потом, эмпирически установив, что это невозможно, приказ отменили). Населению же самого бедного и потому самого эпидемически неблагополучного района — Корабельной слободы, населенной мастеровыми, — пообещали на несколько недель вообще выселить их из города (про «кормить» ничего такого сказано не было, зато в район начали подтягивать Росгва… простите, конечно же, войска). В слободе вспыхнуло возмущение, жители стали вооружаться и формировать отряды под руководством отставных унтер-офицеров.
И грянул бунт
Военный губернатор Николай Алексеевич Столыпин распорядился усилить патрули и обратился к восставшим со стандартным требованием «прекратить бунт и выдать зачинщиков» (характерно, что сам он был человеком большой храбрости и кристальной честности, но, судя по всему, заложником системы и шаблона). Ему было отвечено, что «мы не бунтовщики, и зачинщиков между нами никаких нет, нам все равно, умереть ли с голоду или от чего другого». Последней каплей, как это нередко бывает, стало событие, на общем фоне совсем малозначительное: 3 июня 1830 года Столыпин распорядился усилить охрану своей резиденции. Слух об этом разлетелся по городу, и грянул бунт. Странно, правда?