Но пока мать ведёт меня лесными тропами в поисках сигнала для мобильного, я решаюсь расспросить её.
— Ульяна удивительная, — рассказывает она, — у неё дар. Лечит наложением рук.
— Ты веришь в эту чушь? — кошусь на мать, пытаясь понять: она повторяет то, что говорят другие, или правда верит?
— Верю, не верю… — мать пожимает плечами. — Помогает. Может, это внушение так действует. Или место. Многим всё равно. Мы исцеляемся. Приходим в себя. Здесь же не только зависимые. Приходят люди с неизлечимыми болезнями. Слушают молитвы. Копают грядки. Просят, чтобы сестра Ульяна прикоснулась.
— И есть случаи исцеления? — хмыкаю недоверчиво.
— Есть, — улыбается она. — Не было бы — не ехали бы сюда.
Всё это в голове не укладывается. И с образом холёной Грановской не вяжется. Но вот она здесь. Красивая и даже стильная. И, судя по всему, возится с ними, опустившимися и отчаявшимися. Что так круто изменило её жизнь? Какие страдания и трагедии? Просто так никто не уходит. Обязательно должна быть причина. Не знаю почему, но мне хотелось бы услышать эту удивительную историю. Только вряд ли она расскажет.
— Когда-то она у меня брала интервью, — говорю, отводя в стороны ветви деревьев. И для себя, и для матери.
— Знаю. Я много о тебе знаю, сынок.
— Следила? — не испытываю ни раздражения, ни злости. С её рассказом словно вышел из меня дурной дух.
— Как могла, — кивает она. — Походи здесь. Может, получится.
Получается не сразу. Даю распоряжение охранникам завтра отвезти жену в университет. У неё экзамен. Больше она не убежит, я уверен. Но хочу быть спокоен всё же. Я испытываю все муки — от нерешительности до желания услышать Таин голос. Хочу и не хочу ей звонить. Она звонит сама — увидела, видимо, что телефон в зоне доступа.
— Эдгар, у тебя всё в порядке? — встревоженная, напряжённая. Одинокая. Насиделась, наверное, взаперти. Сыграет в заботливую жену сейчас. Я даю ей шанс. Жду, когда закончится беспокойство, и Тая перейдёт к настоящей причине своего звонка. Но она больше ничего не просит.
— Я задержусь. Не жди меня, ладно? Ночевать не приеду.
Уточнять, где я, не собираюсь. Месть не месть, но маленький урок.
— Хорошо, Эдгар, — и кратко, и кротко.
А затем она отключается. Раз — и я больше ни слова не успеваю вставить. И сразу настроение резко стремится к нулю. А при её голосе чувствовал приток сил. Чёрт. Я зависим от неё. Вот где зависимость. Впору попросить сестру Ульяну руки на меня накладывать. Интересно: любовь она лечит? Избавляет от жажды к одной-единственной женщине, которой я не нужен?
— Почему ты не сказал Тае, что поехал ко мне? — спрашивает мать, когда мы уже устраиваемся за столом. Нехитрая еда — каша, салат, чай с травами.
Мне почему-то спокойно, хоть я и постоянно думаю о том, что рассказала мать. Я вспоминаю нашу жизнь. И голос отца. Почему-то всплывает его голос: «Ты же знаешь. Я люблю твою маму. Очень люблю. Она для меня — всё». Он повторял это постоянно. Навязчиво. Но тогда мне казалось: это проявление любви. Почему он без конца твердил эти слова? Словно хотел вбить в мою голову и так давно известные, понятные истины.
А ещё он твердил, что я его сын. Он гордится мною. Что мать — женщина слабая и нежная. Не стоит её тревожить и беспокоить по пустякам. Что любые вопросы мы всегда можем решить сами. Как мужчины. Он постоянно отдалял меня от неё. Отрезал. Не давал общаться, перетягивал на свою сторону — так это видится сейчас. Но могу ли я быть объективным?
Доказательств всей этой истории нет. Только слова матери. Но есть кое-что. Небольшая зацепка. И я твёрдо решил проверить. Если я найду подтверждение, значит она говорила правду. Не лгала. А значит…я помню не то, что было на самом деле.
— Спрашивай, Эдгар, — голос у матери тихий и усталый. Она до сих пор бледная. На носу проступили веснушки. Надо же. В пятьдесят три у неё веснушки, как у девушки. — Я же вижу: у тебя есть вопросы. Пока мы вместе — пусть всего лишь на этот день — может, и нужно наконец-то выговориться. Не только мне, но и тебе.
— Я помню тебя весёлой и беззаботной. Ты всё время улыбалась и не унывала. И как-то не стыкуется этот образ с тем, о чём ты поведала.
Я смотрю в чашку. Пахнет мятой и чабрецом. Что там ещё? Успокоительный сбор? Потому что окутывает меня спокойствие. Стойкое и глубокое.
— Характер у меня такой, сын. Не умела унывать долго. К тому же, Олег не всегда… бывали периоды просветления. Он хотел, боролся с собой. Но постоянно срывался. Это как у алкоголиков. Держатся, а потом — запой. Когда у него усугубилось, он запугивал меня. Говорил, если буду кукситься да плакать, ходить со страдальческим лицом, то мне не поздоровится. И всё время грозился отобрать тебя. Говорил: «Эдгар мой сын, привязан ко мне больше, чем к тебе. И всегда встанет на мою сторону». В общем… Жила, как могла.
У нас мало общих воспоминаний. Разные они. У меня — одни, у матери — другие.
— А Леон, значит, шпионил? — уточняю, чтобы понимать, как быть дальше.
Мать улыбается. С горчинкой. Глаза у неё грустные.
— Вдруг что-то пошло бы не так?
— Детей я тебе не отдам, — принимаю решение. — Не обсуждается. Насте нужна помощь психолога. Возможно, и психиатра тоже. Она кричит по ночам. Я уже консультировался. Это небыстрый процесс. Вылечишься, найдёшь работу — хорошо. Но заботиться полноценно о них ты сейчас не сможешь. Ни лечение оплачивать, ни в школу детей толком собрать.
В глазах её — испуг и мука.
— Ты же не отнимешь их у меня, Эдгар?
— Нет, конечно, — это я тоже решил твёрдо. — Захочешь — будешь встречаться. А там посмотрим. Я мог бы забрать тебя отсюда. Устроить в хорошую клинику. Мог бы и к себе забрать — это несложно, хоть и не совсем удобно.
Мать качает головой.
— Нет, Эдгар, нет. Хочу сама. У меня получится. Я знаю: ты сильный. У тебя есть возможности и власть. Понимаю, что можешь сделать и лучше, и быстрее, чем я. Но дай мне шанс. Я и так… слишком много ошибок натворила.
Я киваю. Но даю себе слово держать руку на пульсе, так сказать. Не упускать её из вида, чёрт побери. Раз уж всё так вышло.
Кровать-лежанка для меня мала. Не рассчитана здесь мебель для таких, как я. Лежать неудобно. Да и спать не хочется. На душе кошки скребут. Как там Тая? Надо было, наверное, вернуться. Но эта зависимость делает меня слабым. Не хочу накосячить больше, чем уже есть.
Мать, словно чувствует. Заводит разговор о Тае. О моём браке.
— Ты сильно рассердился, да? Она такая светлая. Любит тебя. Но тебя невозможно не любить.
Любит… хорошо, что мать не видит моего лица.
— Я ей чуть не сломал руку, — признаюсь в том, что меня мучает. Неожиданно. Не собирался. — Разозлился. Думал, никогда и пальцем её не трону. И вот.