Повседневная жизнь в эпоху Людовика Святого - читать онлайн книгу. Автор: Эдмон Фараль cтр.№ 27

Однако у медали была и оборотная сторона. Не все то золото, что блестит. Магистры тоже бывали разными. Студент, впервые приехавший в Париж, стремился, по естественной склонности найти покровителя, оказаться под властью магистра родом из своей провинции. Если он проявлял мало-мальскую активность, то еще и разыскивал таких магистров, которые слыли влиятельными и могли что-то сделать для своих учеников. Но ему следовало проявлять осмотрительность. Желание докторов прославиться часто побуждало их слишком увлекаться публичными дискуссиями, где их достоинства логиков, диалектиков, ораторов возбуждали восторг и вызывали аплодисменты. Эту страсть к диспутам, эти шумные схоластические споры, которые впоследствии введут в заблуждение столько умов и до основания скомпрометируют университетское образование, уже в XIII в. строго осуждали справедливые и мудрые современники. Один ректор ^[133] клеймит эти смешные в глазах мирян, шумные и бесплодные поединки, порождаемые самолюбием, которые можно сравнить с петушиными боями. Студенту не следует допускать, чтобы его втягивали в эти публичные состязания, а магистры прежде всех должны бы знать, чего такие состязания стоят.

Но магистры упорно домогались личного успеха. Кардинал де Витри ^[134] считает необходимым предостеречь юного студента от общения с теми, кто ищет популярности, прельщая публику блестящими и сомнительными новинками. Инстинкт соперничества побуждал самих магистров препятствовать своим ученикам слушать лекции коллеги. Но и этим они не ограничивались. Поскольку каждая кафедра гордилась численностью своих слушателей, то для привлечения последних применялись любые средства. Магистры намеренно затемняли предмет, чтобы выглядеть глубокими мыслителями. Педели, люди невежественные, любившие пожить, имевшие много прав и официально, но находившие также немало дополнительных источников доходов, — резервируя, к примеру, лучшие места в аудитории для тех, кто подкупал их, — были нарасхват: магистры платили им, чтобы те делали им рекламу. Те же магистры за плату давали уроки по воскресеньям и в праздничные дни. Мало того, что они упрашивали школяров присутствовать на своих лекциях, — тщеславие доводило их до того, что они сами платили студентам за приход. Когда такие студенты жили на пансионе у них дома, магистры старались облегчить им жизнь, позволяя долго спать по утрам и потакая их желанию развлекаться. Что касается экзаменов, то подобные магистры умели упростить правила, когда им было выгодно: кандидат в лиценциаты встречал менее суровый прием со стороны экзаменаторов, если был благороден или его кто-то рекомендовал; а в случае провала он нередко получал диплом за деньги или благодаря влиятельному вмешательству ^[135].

Разброд, вызванный такими нравами, в середине XIII в. усугубился из-за резкого конфликта в университете между докторами из белого духовенства и докторами из нищенствующих орденов, доминиканцами и францисканцами, также претендовавшими на кафедры. Именно в атмосфере шумных протестов и соперничества возникли некоторые из главных достижений схоластического обучения.

Б. — Ученики

По другую сторону кафедры — маленький школьник. Возможно, у него в Париже есть родители, но он мог и прибыть из другого места и жить на пансионе — либо у самого учителя, либо у людей, сделавших своим ремеслом гостиничное дело. В последнем случае он должен думать и о многом другом, кроме учебы: ему надо жить, а для этого он должен приносить пользу — без особой выгоды для себя — тем, кто его приютил и эксплуатирует.

Он голоден. С самого утра он на ногах и уже мечтает поесть; едва кончится урок, который учитель дает каждое утро, как он принимается просить на хлеб, и если бы усердно этим не занимался, ему пришлось бы питаться разве что колокольным звоном. Когда ему удается найти сотню маленьких луковок, он совершенно счастливый бежит в гостиницу, где живет с товарищами, и устраивает в их обществе великолепную трапезу; но такое бывает не каждый день. Этот ребенок, мальчик из хорошей семьи, пьет обычно только воду; ест он заплесневелый хлеб, тверже мельничного жернова, и хорошо еще, если у него прекрасные зубы из крепкого дентина. Трапеза этих детей — это трапеза кающегося грешника, и если бы им дали солдатский рацион, это стало бы для них праздником. В доме, где он живет, школьник выполняет функции слуги. Это его посылают на рынок покупать мясо — мясо, которое он же будет варить на огне и которое съедят не столь обделенные сотрапезники из того же дома, а ему останется лишь выскребать дно чугунка. Или его отправят за пивом, но дадут фальшивую монету; торговка даже не пожелает оставить свою пряжу, чтобы обслужить его, и он вернется с пустыми руками; а за то, что он недостаточно быстро набрал воды из источника, ему дают такую пощечину, какой можно вывихнуть челюсть.

После этих приключений, во время которых он не нашел возможности утолить голод, он возвращается в школу и вновь видит перед собой своего учителя, который со строгим лицом готовится излагать грамматику Доната. Он может получить несколько крепких ударов ферулой по пальцам, или же его поясницу исхлещут в кровь розги в наказание за проступок, которого он не совершал. Далее он возвращается в дом и сам звонит в колокольчик к ужину — ужину, который для него не будет богатым, хотя он так голоден, что с радостью съел бы овес, которым кормят гусей. После этого, когда он принесет (это тоже его обязанность) хворост для растопки печи, он получит новую порцию ударов ^[136].

Не все дети находятся в столь же незавидном положении. Есть немало и таких, кто, не любя школы строгого режима, где большое место занимают телесные наказания, видит в жизни и приятные стороны: с появлением группы детей, идущей в класс со своими табличками и стило для письма на поясе, на улицах становится веселее, озорные проделки школьников оживляют эти места.

Впрочем, этот народец, по своей ли вине, из-за неустроенности жизни или по другим причинам, не всегда ведет себя безупречно. Опытный учитель в словах, выдающих отсутствие у него иллюзий, описывает трудности, с которыми можно встретиться при работе с детьми ^[137]. Дети, — пишет он, — не всегда имеют прямую и счастливую натуру. Инстинкт побуждает их больше любить игру, нежели труд: им больше нравятся игры в классы и шарики, чем их письменные приборы. Но бывает и хуже. Есть такие испорченные дети, что рано начинают шляться по кабакам и разлагают товарищей. Вернуть их на путь истинный уже нельзя ни благожелательными словами, ни розгами. Чтобы заставить их читать или писать, нужно выдержать целое сражение.