След ангела - читать онлайн книгу. Автор: Олег Рой cтр.№ 32

Хотя всего за два-три часа до этого провожания они сидели в классе совсем рядом, но вечернее настроение и тон беседы сильно отличались от дневных. Тут они были, кажется, старше и всегда почему-то печальнее. Будто возникшее между ними чувство (назовем его любовью) тревожило их и даже пугало.

Часто они подолгу молчали, только порою обмениваясь взглядами, улыбаясь в ответ на улыбку друг друга.

Или же Лила рассказывала какие-то глупости про музыкальные дела. Например, что «виолончель» в девятнадцатом веке была словом мужского рода, и поменяли его на женский потому, что у нее из всех инструментов самая женская душа. Про партию виолончели говорят, что она в оркестре самая темная.

Или про то, что бывают виолончели детские — «четвертинки», — с такой Лила начинала в шесть лет, еще в Саратове. Сейчас у нее «половинка», но пора бы переходить и на настоящую, взрослую — рука это уже позволяет, — и она показывала Сане свои длинные, гибкие и, как он уже знал, сильные пальцы.

Или про то, как знаменитый виолончелист Пабло Касальс каждый день занимался не меньше шести часов. «Если я хоть один раз пропущу эти занятия, говорил маэстро, — то на следующий день замечу разницу в технике игры. А если два дня подряд пропущу — то эту разницу заметят и мои слушатели».

Или про то, что у знаменитого Казановы главной любовью его жизни была какая-то таинственная красавица, дама высокого происхождения, которая странствовала от одного королевского двора к другому. И притом божественно играла на виолончели. И теперь исследователи пытаются вычислить, кто же такая была та загадочная виолончелистка.

Ну, последняя байка хоть чем-то интересна…

Ни на темных улицах, ни в залитом серым светом салоне автобуса они ни разу не поцеловались, словно строгий виолончельный футляр мешал им обнять друг друга. Попрощавшись с Лилой на ступеньках музыкальной школы, Санек возвращался не спеша, вразвалочку. Выйдя из автобуса на конечной остановке, он, как правило, сворачивал на условный пятачок в углу площади — на тусу, как говорили ее завсегдатаи.

В седьмом часу вечера, когда на тусе появлялся Санек, там уже толкались человек пять-десять. Как правило, это были ребята от пятнадцати до двадцати лет, учившиеся в школах, колледжах или уже нигде не учившиеся и не работающие. Вилась возле них и мелюзга, но этих здесь за своих не принимали. Санек был младше большинства завсегдатаев, но ростом выше чуть ли не всех.

Со стороны парни с тусы выглядели на редкость одинаково. Все в темных куртках, широких джинсах или штанах от тренировочных костюмов, в разношенных кроссовках. Многие в круглых вязаных шапочках, которые не снимут теперь до весны. В руках початые бутылки пива или жестяные банки с алкогольными коктейлями. И лица у всех почти одинаковые — круглые, курносые, лопоухие, с глубоко посаженными глазами, с низкими лбами и недоразвитыми подбородками.

Подходя к месту тусовки, Санек непроизвольно сутулился и придавал лицу такое же выражение, как у всех здешних парней: замкнутое и мрачное, мол, меня не трожь, как бы хуже не было. Подойдя, бросал басовито:

— Всем привет, с кем не здоровался!

Многие его знали по кликухе и отзывались:

— Здорово, Сазон!

С некоторыми он здоровался за руку.

Доставал сигареты, зажигалку. Не спеша закуривал — и почти всегда кто-нибудь да стрелял у него курево:

— Дай сигаретку!

— Постучи о табуретку, — был неизменный ответ. Но сигаретку Санек всегда давал.

Покуривал молча. Прислушивался, о чем говорят.

Новичка бы эти разговоры немало напугали: он подумал бы, что попал на самое алкогольно-криминальное дно Москвы-матушки. Но Санек давно уже понял, что вся эта похвальба о многодневных пьянках, многолюдных драках, о разгроме палаток и дере от ментов — все это (или почти все) — пустой ребячий треп. В настоящую шпану эти мальцы-огольцы еще не выросли. Хотя и очень спешили вырасти.

Еще одной любимой темой были «машинисты». Так они называли ребят с Машиностроительных улиц — улицы эти располагались за путепроводом, с Первой по Четвертую. Тот район считался рабочим, почти быдловским — в отличие от их микрорайона, ставшего за последние десять лет благодаря активному строительству комфортабельных жилых домов с улучшенной планировкой и дорогими квартирами если не элитарным, то, по крайней мере, престижным. Вражда между микрорайонами тянулась десятилетиями, передаваясь от поколения к поколению. Надписи аэрозольной краской «Мочи машинистов» кричали со стен и там и тут.

Иногда ребята с тусы, подвыпив как следует, сбивались в кодлу и отправлялись на трамвае через мост мочить «машинистов». Доставалось каждому подростку, которого они встречали на пути. На следующий день рассказывали о своих подвигах во всех живописных подробностях. Несколько лет назад Санек пару раз участвовал в этих боевых вылазках — ничего особенного. Что может быть особенного, когда ватага подростков берет какого-нибудь мальца в ноги, то есть, окружив и сбив на землю, пинают его ногами, стараясь попасть туда, где побольнее будет? Ничего интересного в этом нет. Так что с разборками он быстро завязал.

Иногда Санек искал на тусовке Киселя. Не то чтобы искал — но каждый раз спрашивал, не видал ли его кто. У парней был на это заготовлен нехитрый набор ответов. «Кисель пьет по-черному у своей герлы на хате». «Кисель парится в ментовке». «Кисель попал на бабки, хачики его на счетчик поставили, он на дно лег». «Кисель на юг подался, дурь привезет». Ну и, может быть, еще что-нибудь, такое же завиральное.

Если не верить ни одному их слову (а Санек и не верил), то общаться с этими ребятами было несложно и даже приятно. Саня чувствовал, что он такой же, как они, — взъерошенный, нахохленный. С подозрением глядящий на окружающую жизнь, от которой приходится каждый миг ждать подвохов и неприятностей. Потому, наверное, эти ребята и казались, и хотели казаться такими неприметными и одинаковыми — каждый рассчитывал, что любая возможная беда минует именно его и ударит в соседа, а бед этих им грозило немало. Кто-то из них в скором будущем сядет на иглу, кто-то пойдет на зону, кого-то пырнут ножом в пьяной ссоре на кухне, кто-то уже ближайшей зимой по пьяни заснет на лавочке в парке и замерзнет насмерть…

Как и каждый из них, Санек надеялся на одно: что его минует худой жребий и он проживет ближние опасные годы тихо и незаметно. Со временем остепенится, станет совсем взрослым дядькой и будет тогда с недовольством сторониться всей этой малолетней шпаны.

А пока за бессмысленными разговорами с легко соскальзывающими с губ матерками, за бесконечными: «Дай стольник! Я на мели». Санек чувствовал себя здесь среди своих. Ему и самому было странно, какая широкая, легко растяжимая была его жизнь. В ней находилось место и для Лилы с ее непослушными прядками густых черных волос, с полудетскими, как он уже понял, сравнивая ее с Анютой, поцелуями. И место для сумрачных друзей-приятелей с тусы, которых, между прочим, знать не знали ни Белопольский, ни Залмоксис, ни тем более Гравитц.