Сожженные революцией - читать онлайн книгу. Автор: Анджей Иконников-Галицкий cтр.№ 22

читать книги онлайн бесплатно
 
 

Онлайн книга - Сожженные революцией | Автор книги - Анджей Иконников-Галицкий

Cтраница 22
читать онлайн книги бесплатно

Сам факт первого ареста, впрочем, сомнений не вызывает. Софья Александровна Савинкова описала его в таких подробностях, которые не выдумаешь. Александр и Борис приехали из Петербурга в родительский дом 22 декабря, за три дня до Рождества, да тут же сразу и попались на зуб жандармам.

Из воспоминаний Софьи Александровны Савинковой:

«Около часу ночи, после самых оживлённых бесед, мы решились наконец разойтись по своим комнатам. Лампы были потушены – я стала раздеваться. Как вдруг среди наступившей тишины раздался громкий, резкий звонок. Подумав, что это телеграмма, я поспешила в переднюю. Горничная уже была у двери и спрашивала: “Кто там?” – “Полиция”, – раздалось из-за двери, громко и властно. <…>

Пока дверь отворяли, я инстинктивно бросилась в комнату сыновей; они спешно одевались, около них стоял озадаченный муж. В это время раздались звенящие шпорами шаги, и в комнату вошёл сопровождаемый полицией, понятыми и дворником жандармский полковник Утгоф.

– Извините, – элегантно расшаркался он. – По предписанию начальства, я должен произвести обыск» [58].

Неподдельно и справедливо негодование интеллигентной дамы:

«В то время обыск у правительственного чиновника был случаем редким. И как описать то чувство унижения и негодования, какое нами овладело при этом первом насилии? Кто может спокойно перенести, что в вашем домашнем очаге не остаётся ничего святого: все вещи перетроганы, фотографии близких перехватаны и перекиданы, ваша интимная переписка перечитана, ваши дети ощупаны чужими грубыми руками! Я, по крайней мере, испытывала такое чувство, как будто меня раздели догола и вывели так на площадь» [59].

Закономерен и итог:

«В пять часов утра, после самых тщательных поисков, причём младшие дети шести и семи лет были подняты жандармами с постелей для осмотра их матрацев и подушек, полковник обратился к сыновьям:

– Проститесь с родителями – вы поедете со мной!» [60]

Неприятность бесспорная, но связи и положение семьи сделали своё дело. Мать пожаловалась генерал-губернатору князю Имеретинскому – и через три дня Александр и Борис уже встречали Рождество в домашнем кругу. Очевидно, первый арест явился случайным выплеском служебного рвения местных жандармов, готовых во всяком приезжем студенте видеть врага престол-отечества. Перегибы на местах, с кем не бывает. Инцидент с сыновьями видного варшавского судейского чиновника был предан забвению и в цитированной выше ведомости вологодского жандармского управления не отразился. Однако ж обратим внимание на то, что в этой ведомости нет упоминания и об аресте в 1899 году, повлёкшем якобы исключение из университета. Да и полно, был ли тот арест? Было ли исключение – во всяком случае, за революционную социал-демократическую пропаганду?

1899 год начинался в Императорском Петербургском университете беспокойно, бурно. В феврале праздновали восьмидесятилетний юбилей университета, и по стечению обстоятельств праздник дал толчок студенческим волнениям, переросшим в настоящую стачку. Все студенты разделились на верноподданных и бунтарей. Вторых было едва ли больше, чем первых, но они действовали активно, превратили университет в кипящий котёл юношеского радикализма – и, конечно, были за это наказаны. Тут разделялись многие пути. Верноподданные продолжали учиться; наиболее деятельные бунтари подлежали исключению, аресту и высылке; этот путь вёл прямиком в революцию. Студент Блок питал отвращение к любым массовым действиям – он остался учиться. Студент Савинков примкнул к бунтарям. Возможно, именно тогда он впервые ощутил в себе то упоение действием (быть может, бесплодным и разрушительным, даже ещё лучше, если бесплодным и разрушительным), которое поведёт его дальше по жизни, к вершинам и к пропастям.

Однако в свои тогдашние двадцать лет Савинков ещё не успел открыть в себе другое качество – харизму лидера-искусителя. Он не оказался в числе вождей студенческого бунта: это следует из того, что он не подвергся высылке, а если и был арестован, то тут же и отпущен, как большинство участников беспорядков. И увлечение социал-демократией если и имело место, то не более как именно увлечение, краткосрочное и поверхностное. Нет доказательств того, что Савинков читал Маркса тогда или в более поздние времена, а без штудирования «Капитала» какой же может быть социал-демократ? Вот Каляев, Янек, друг савинковского детства и тоже студент Петербургского университета, тот действительно был выслан в Екатеринослав «за принадлежность к Соединённому организационному комитету студентов С. Петербургского университета» и «подчинён гласному надзору полиции» [61]. Из-под сего бдительного надзора спокойно уехал за границу, где установил связи с политическими эмигрантами; при попытке ввезти в Россию запрещённую литературу был арестован и направлен опять же под надзор в Ярославль. Связи Янека помогут потом Борису войти в круг настоящих революционеров.

Так или иначе, учёба была прервана; на факультет Савинков больше не вернулся. Правда, и на стезю подпольной революционной борьбы ещё не надумал выходить. Об этом свидетельствует следующий несомненный факт его биографии: женитьба. В том же 1899 году Борис Савинков вступил в законный брак с девицей Верой Глебовной Успенской: выбор примечательный. Племянник чтимого в революционных кругах художника Ярошенко женился на дочери не менее «поклоняема и славима» в этих же кругах писателя-народника Глеба Ивановича Успенского. Глеб Успенский был знаменит среди тогдашней «передовой» интеллигенции не только своими остросоциальными «Нравами Растеряевой улицы» и рассказом «Выпрямила», но ещё и тем, что в 1884 году, в день вынесения смертного приговора Вере Фигнер, он написал и сумел передать ей записку: «Как я вам завидую! Глеб Успенский». Вера Фигнер, напомним, была осуждена за организацию терактов, в числе коих значилось и убийство Александра II. Чему завидовал писатель – тому, что красавица Вера, тёзка его дочери, участвовала в убиении царя, или тому, что её за это повесят (повешение заменили Шлиссельбургской крепостью), – сие осталось без объяснения. Ко времени замужества дочери Успенский, правда, уже седьмой год содержался в доме для душевнобольных, но это не роняло его революционного авторитета.

Вернуться к просмотру книги Перейти к Оглавлению Перейти к Примечанию