– Что ж, думаю, это было бы интересно. Уму непостижимо,
сколько на улицах бездомных, и не только здесь, а даже во Франции. По-моему,
это во всем мире уже стало проблемой.
Они еще какое-то время говорили о бездомных, даже принялись
обсуждать, что служит тому причиной. В конце концов оба пришли к выводу, что
это есть и остается проблемой, по крайней мере на данный момент. Им было легко
и интересно друг с другом. К тому же разговор касался более серьезных вещей,
чем те, которые они обсуждали с Пип, пока Мэтт учил ее рисовать. И мать, и дочь
одинаково были ему приятны, и Мэтт порадовался, что их жизненные пути
пересеклись и они узнали друг друга.
Вскоре Офелия, сказав, что ей пора возвращаться,
засобиралась домой. Мэтт попросил ее передать привет Пип. И вдруг ей в голову
пришла неожиданная мысль.
– А почему бы вам не сделать это самому? – Она
улыбнулась.
Ей было приятно разговаривать с ним, и она нисколько не
жалела, что рассказала Мэтту о Чеде. Мэтт нравился ей, а Пип и вовсе успела
привязаться к нему. И Офелии почему-то казалось очень важным, чтобы он знал,
как мужественно все это время держалась ее девочка, через какие нелегкие
испытания ей пришлось пройти и как много она потеряла. Впрочем, насколько она
могла судить, Мэтту в жизни тоже пришлось нелегко. В конце концов, на ком из
нас жизнь не оставила своих отметин? Кто может похвастаться, что у него в душе
нет кровоточащих ран, о которых так трудно, а подчас и невозможно забыть?
Жестокая штука – жизнь, порой она не щадит и детей, даже таких, как Пип. Офелия
утешала себя, что испытания закалили Пип, возможно, сделав ее добрее. О том,
что они сделали с ней самой, думать почему-то не хотелось. Шрамы на чьей-то
душе – все равно шрамы, как их ни назови. Пройдя через горнило страданий,
кто-то становится чище и лучше, а кто-то ломается. В этом и состоит жизнь. И
горькая правда в том, что шрамы в душе есть у каждого. Жизнь – всегда
реальность. А если любишь кого-то, не важно кого, то с реальностью приходится
считаться.
– Я позвоню Пип, – пообещал Мэтт. Ему было безумно
стыдно, что он не позвонил ей до сих пор. Но он боялся, что Офелия сочтет его
навязчивым.
– А почему бы вам сегодня не прийти к нам пообедать?
Конечно, готовлю я ужасно, но Пип будет страшно рада, да и я тоже.
За многие годы он уже не радовался так, как сейчас. Лицо
Мэтта просияло.
– С удовольствием. Надеюсь, это не доставит вам особых
хлопот.
– Напротив. Мы будем очень рады. Сказать по правде,
думаю, лучше не стоит говорить заранее о вашем приходе Пип. Пусть это станет
для нее сюрпризом, хорошо? В семь часов вам подойдет?
Приглашение было искренним и радушным – чувствовалось, что
оно идет от чистого сердца. Так же как и Пип, Офелии нравилось разговаривать с
ним.
– Чудесно. Может быть, что-нибудь захватить? Карандаши,
например? Или ластик?
Офелия рассмеялась, но сам Мэтт считал, что это не такая уж
плохая идея.
– Главное, чтобы вы сами пришли. Пип будет счастлива.
Мэтт не решился ответить, что и он тоже, но это вертелось у
него на языке. Впервые за много лет он радовался как мальчишка. Он уже успел
полюбить их обеих. И мать, и дочь оказались на редкость приятными. Им обеим
пришлось немало выстрадать, и печать пережитой трагедии еще лежала на их лицах.
С каждым днем Мэтт узнавал их все лучше и с каждым днем испытывал все большее
уважение к ним обеим. А то, что она рассказала о своем сыне… Господи, такого
никому не пожелаешь.
– Тогда до вечера, – с улыбкой бросил Мэтт.
Помахав ему на прощание рукой, Офелия зашагала к дому. А он
смотрел ей вслед, снова удивляясь, до чего она похожа на Пип.
Глава 7
Пип валялась на диване. Подложив под ногу подушку, она с
самым несчастным видом разглядывала ее. И тут в дверь позвонили. Нимало не
сомневаясь, кто пришел, Офелия побежала открывать. На пороге в свитере с
высоким воротником и джинсах, с бутылкой вина под мышкой стоял Мэтт. Офелия
встретила его радостной улыбкой. Потом приложила палец к губам и кивком указала
на диван. Понимающе ухмыльнувшись, он направился в гостиную. Увидев на пороге
Мэтта, Пип с восторженным воплем сорвалась с дивана и, прыгая на одной ноге,
кинулась ему навстречу.
– Мэтт! – Удивленная и обрадованная, она
переводила взгляд с него на довольно улыбавшуюся мать и ничего не
понимала. – Но… как это?
– Мы с твоей мамой сегодня столкнулись на пляже, и она
была так добра, что пригласила меня пообедать с вами. Как твоя нога?
– Ужасно! Дурацкая нога! Как я от нее устала! Мне так
жаль, что я не могу больше рисовать вместе с вами!
За это время Пип сделала множество набросков, но и они уже
успели ей надоесть. Она скучала и злилась, ей казалось, что с каждым днем она
рисует все хуже. Да вот хотя бы сегодня – она так и не сумела правильно
нарисовать Муссу задние лапы.
– Я снова тебе покажу, – пообещал Мэтт, когда Пип
поведала ему о своем горе. Он протянул ей альбом для рисования и коробку
карандашей, которую накануне обнаружил в своем столе. Пип в полном восхищении
разглядывала и то и другое.
Пока они болтали, Офелия накрыла на стол, а потом открыла
бутылку очень неплохого французского вина. Пила она мало и редко, но это вино
она любила – наверное, потому, что оно напоминало ей о Франции.
Поставив в духовку цыпленка, Офелия приготовила спаржу с
канадским рисом, а к нему – голландский соус
[2]
. Учитывая, что
за весь год она не готовила ничего сложнее сандвичей, у нее получился настоящий
кулинарный шедевр. Офелия даже не ожидала, что обычная готовка может доставлять
такое удовольствие.
Но на Мэтта ее изыски явно произвели впечатление. На лице у
него появилось выражение почтительного восхищения, а Пип, ахнув, захлопала в
ладоши.
– Как?! Никакой замороженной пиццы?!
– Пип, умоляю тебя! Тебе вздумалось вытащить на свет
Божий все мои тайны? – улыбнулась Офелия.
– Ничего страшного. Диета, на которой я сижу, тоже в
основном состоит из пиццы да пакетного супа, – хмыкнул Мэтт. Сегодня он
выглядел ухоженным и еще более симпатичным, чем всегда. Офелии был приятен
слабый запах мужской туалетной воды. От него веяло здоровьем и свежестью, и к
тому же он казался на удивление реальным. К приходу Мэтта Офелия причесалась и
даже принарядилась в элегантный пуловер из черного кашемира и джинсы.
Косметикой она вот уже почти год как не пользовалась, не стала краситься и
теперь. В конце концов, она ведь в трауре. Но сейчас Офелия вдруг чуть ли не в
первый раз за все время пожалела, что не подкрасила губы. Помады у нее не было
– вся косметика осталась дома, валялась где-то в ящике стола. До сегодняшнего
вечера Офелия даже не вспоминала о ней. Нет, нет, ей и в голову не приходило
кокетничать с Мэттом, просто приятно вновь ощутить себя женщиной. За последний
год она превратилась в зомби, но сейчас вдруг почувствовала, что вновь
пробуждается к жизни.