Зеркало и свет - читать онлайн книгу. Автор: Хилари Мантел cтр.№ 239

«Господу ведомо также, сколько усилий и трудов я положил, исполняя свой долг. Ибо будь в моей власти и во власти Божьей дать Вашему Величеству вечную юность и процветание, Бог свидетель, я бы это сделал. Будь в моей власти дать Вашему Величеству такое богатство, чтобы Вы могли обогатить всех, помоги мне Христос, я бы это сделал. Будь в моей власти дать Вашему Величеству такую мощь, чтобы весь мир Вам покорился, видит Бог, я бы это сделал».

Он думает, десять лет мою душу давили и плющили, пока она не стала тоньше бумаги. Генрих молол и молол меня в жерновах своих желаний, а теперь я истерся в пыль и больше ему не гожусь, я прах на ветру. Государи ненавидят тех, перед кем они в долгу.

«Ибо Ваше Величество были ко мне исключительно щедры, более как родной отец (не в обиду Вашему Величеству), нежели как господин».

Некоторые отцовские угрозы до сих пор звенят в ушах. Я тебя в порошок сотру, я тебя по мостовой размажу, я тебя на следующей неделе в землю вколочу.

«Душу мою, тело и имение я предал в руки Вашего Величества…»

Что ж, Генриху это известно. У меня нет ничего, что бы я получил не от него. И мне не на что уповать, кроме как на его милость и Божью.

«Сэр, о Вашем благе я пекся, прилагая все свои способности, силы и разумение, невзирая на лица (за исключением Вашего Величества)… но в том, что я умышленно причинил кому обиду или несправедливость, Господь свидетель, меня никто обвинить не может…»

Не только государи лишены благодарности. Скольких он обогатил, скольких устроил на доходные посты – все это теперь работает против него, поскольку неоплатные услуги разъедают душу. Люди не хотят жить под бременем обязательств. Они предпочтут стать лжесвидетелями, продать своих друзей.

Брат Мартин говорит, когда думаешь о смерти, отбрось страх. Но, быть может, этот совет легче принять, если думаешь умереть в своей постели под бормотание священника над ухом. Гардинер будет выдвигать обвинения в ереси и сожжет его, если сможет. Он знает, как это бывает: сырые дрова, слабый ветер, все лондонские псы скулят от запаха.

Король может даровать ему топор. Это лучшее, на что можно надеяться, если только… Всегда есть это «если только». Эразм говорит: «Никто не должен отчаиваться, доколе дышит».

Он заканчивает:

«Писано дрожащей рукой и скорбным сердцем Вашего несчастнейшего подданного, смиреннейшего слуги и узника сего числа в субботу в Вашем Лондонском Тауэре».

Посыпает чернила песком. Тут уж приходится лгать. Рука у него почти не дрожит, но сердце и впрямь скорбное, это правда. Он сидит, приложив руку к груди, легонько ее трет.

– Кристоф, неси ужин. Что у меня сегодня?

– Слава богу! Я уж боялся, у вас аппетит пропал. У нас клубника со сливками. И еще итальянские купцы прислали вам сыр вместе с выражением сочувствия.

Купец Антонио Бонвизи слал Томасу Мору еду, приправленную душистыми пряностями. Однако Мор отодвигал все и говорил слуге:

– Джон, можешь раздобыть мне молочный пудинг?

Герцога Урбинского, Федериго да Монтефельтро, как-то спросили, что нужно, чтобы управлять государством. «Essere umano», – ответил тот. Быть человеком. Интересно, отвечает ли Генрих этому требованию.

Ответа на письмо нет. Во всяком случае, прямого. Допросы начинаются рано, на летней заре, и продолжаются в полуденный зной, когда в свете из окна пляшут пылинки. Иногда все проходит чинно и деловито, иногда превращается в обмен оскорблениями. Как и Фицуильям, Зовите-меня не может смотреть ему в лицо. Говорит: «он сделал то», «он сделал се», будто Томаса Эссекса здесь нет. Когда Гардинер удостаивает их своим присутствием, то держится строго, сухо, рассудительно, прячет злорадное предвкушение, которое наверняка испытывает.

Писарю Гвину раз или два удается проскользнуть на допросы. Норфолк не замечает – простой писарь не заслуживает герцогского внимания, пока в чем-нибудь не провинится. Писарь забавляет его – узника – тем, что возводит очи горе или кривит рот, мол, ну и бред же я должен записывать. Наконец Рич взрывается:

– Меня не устраивает этот писарь. Он постоянно глядит на арестанта!

– Вы тоже постоянно на меня глядите, – говорит он. – Меня не устраиваете вы, Ричард Рич. Вы говорите так, будто я был изменником все те годы, что вы меня знали. Где были ваши свидетельства до сего дня? Вывалились через дыру в кармане?

Рич говорит:

– Непросто обвинить человека, стоящего так близко к трону. Я искал руководства. Молился.

– И ваши молитвы были услышаны?

– О да, – холодно отвечает Рич.

Гвин снова безропотно забирает перья и перочинные ножи, однако в дверях оборачивается. Входит другой писарь и долго не может разобраться, как продолжать, пока Норфолк не рявкает: «Начинай как угодно!» Так тянутся часы, размеченные колоколами церкви Святого Петра в Оковах и церквей за стеной. Вопросы такие же абсурдные, как в первый день, а картина его жизни все так же далека от реальности, какой он ее видит. В зеркале чужое лицо, глаза скошены, рот раззявлен. Лорд Монтегю, и Эксетер, и Николас Кэрью испытывали то же отстранение от себя, а до них Норрис и Джордж Болейн. Монтегю сказал: «Всех, кого король создает, он затем уничтожает». С какой стати Кромвелю быть исключением?

Меня создала Флоренция, думает он, Лондон меня уничтожил. Во Флоренции колокол по имени Леоне возвещает рассвет даже слепым. Потом звонит Подеста, затем Палаццо-дель-Пополо. С началом службы третьего часа, когда открываются суды, Леоне и Монтарина зовут адвокатов и тяжущихся к делам.

Когда он был маленьким, сестра Кэт говорила ему, что время рождается из колоколов. Когда бьет час и мелодия дрожит в воздухе, оно самое лучше, а то, что остается потом, – вроде обсосанной сливовой косточки на краю тарелки.

Приходит лорд Одли – лицо пристыженное, движения скованные. Я создал тебя, Одли, думает он. Я поднял тебя выше, чем ты заслуживал, чтобы получить покладистого советника, и ты разбогател.

– Я думал, вы здесь со мной, милорд. Вы всегда выставляли себя поборником Евангелия, но, полагаю, лишь с целью угодить мне. Вы клялись мне в дружбе до конца дней. – Он добавляет: – У меня есть подтверждения в письменном виде.

Фицуильям не появляется. Может, сказал королю, я знаю, Сухарь не предатель, не могу его допрашивать?

– Он занят, – говорит Ризли.

Рич говорит:

– Он назначен хранителем малой печати вместо вас.

Норфолк говорит:

– Надежным государственным мужам есть чем заняться, кроме вашего ареста. В стране куда больше людей, чем один Кромвель.

– Однако никто из них не сделал столько для ее блага, – говорит он. – Я удивляюсь, что ваш сын Суррей не пришел сюда позлорадствовать.

Он думает, впустите сюда этого паука, я его раздавлю.