Конец эпохи Путина. Записки политолога - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Кунгуров cтр.№ 43

Теперь посмотрим, что происходит, когда агрессивную экспансию пытается осуществлять стагнирующее общество, то есть то, которое не способно накапливать ресурсы опережающими темпами. Ресурсов на освоение новых сфер нет, наоборот, приобретенные земли или вассалы становятся обузой, поглащающей ресурсы, потребные для их удержания, не давая ничего взамен. Парадокс ситуации в том, что провал экспансии станет более выгоден обществу, чем ее успех. Будем считать, что наивысшей точкой взлета романовской империи являлась победа над наполеоновской Францией (в составе коалиции, конечно же), закрепленная Венским конгрессом 1815 г. С этого момента Россия впала в 100-летнее стагнирование, закончившееся, по большому счету, только в конце 20-х годов прошлого века с началом сталинской индустриализации. Давайте посмотрим, насколько результативными были попытки внешней экспансии, осуществленные империй в фазе упадка.

Про то, что Польша оказалась для России лишь обременением, я уже говорил выше. В чем вообще был резон поглощения этого инородного во всех смыслах тела? Здесь не работает даже хлипкий аргумент насчет полезности передвижения границы — мол, будем бить супостата на дальних подступах. Во-первых, на этих самых дальних подступах находились Австрия и Пруссия, с которыми у Петербурга был «Священный союз». Во-вторых, как показала практика Первой мировой войны, польский выступ оказался крайне неудобен для обороны, поскольку грозил гигантским котлом, будучи с трех сторон уже окруженным неприятелем. По этой причине Польша была оставлена ради выравнивания фронта.

Культурная интеграция Польши оказалась невозможной. Я не имею в виду политику насильственной русификации, которая, слава богу, слишком яро не осуществлялась. Просто культурный уровень польского общества нисколько не уступал русскому, а во многом даже превосходил его. Поэтому если русской интеллигенции всегда было свойственно некоторое полонофильство, то поляки традиционно видели культурный авторитет во Франции, позже в Британии. Но русофильством польская элита никогда не страдала, скорее, она отличалась русофобией. Вывод: «переварить» Польшу Россия оказалась не в состоянии, она стала для империи чемоданом без ручки — и тащить неудобно, и бросить жалко.

Успешной экспансия может быть только в отношении более слабых обществ. В этом отношении выбор Турции в качестве объекта агрессии был, казалось бы, идеален — она все более слабела, и потому даже стагнирующая Россия становилась сильнее относительно «больного человека Европы», как стали именовать на закате XIX столетия Османскую империю. И поживиться при разделе ее наследства можно было неплохо — стремление овладеть Константинополем стало уже навязчивой идеей русской элиты. Однако во второй половине XIX века России пришлось, борясь с турками, противостоять очень усилившейся к тому времени Британской империи, ставшей, если использовать привычную нам криминальную терминологию, «крышей» Стамбула. Поэтому закономерно две попытки прибить свой щит на врата Царьграда закончились для русских провалом. Третья попытка прорваться к Босфору в 1914 г. вообще закончилась катастрофой для Российской империи.

Среднеазиатская экспансия ничего не дала России экономически, но обширные территории оказались включены в состав империи. Успех сопутствовал русским потому, что европейская держава столкнулась здесь с феодальными государствами, культурно и технически отставшими от России на несколько веков. Но покорение Хивы и Бухары не могло удовлетворить имперские амбиции Петербурга, униженного неудачами на Балканах. Поэтому царское правительство решило отыграться на дальневосточном театре — единственном направлении, где Россия могла встретиться лишь со слабыми соперниками. И это была поистине фатальная ошибка, потому что на Дальнем Востоке русские столкнулись с противодействием со стороны все той же Британии и стремительно набирающих мощь США. На Балканах Лондон «гадил» России руками турок, на Тихом океане — руками японцев. Можно сколько угодно возмущаться «неспортивным» поведением англичан, однако не стоит забывать, что соперничество социальных систем — это не спорт, а бои без правил во имя выживания: кто выжил тот и прав. И победителя, как известно, не судят.

Но почему тому же Лондону удавалось загребать жар чужими руками, а Петербургу — нет? Дело не в каком-то там «благородстве» русских, как это пытается порой представить пропаганда. В политике, тем более в большой, нет и никогда не было места благородству и морали, а есть лишь целесообразность и возможности. Воевать против своего соперника чужими руками всегда целесообразно; высший пилотаж в большой политике — стравить между собой двух своих врагов, да еще и заработать на этой сваре. Так что вопрос заключается не в допустимости такой политики, а в возможности ее реализации. Но как раз возможности у дряхлеющей Российской монархии и Великобритании, находящейся в зените своего могущества, оказались несопоставимы.

Обе империи стремились к расширению, но идеология экспансии у них была совершенно различной. Россия, находящаяся в состоянии все более усиливающейся стагнации, могла делать ставку только на военную силу, причем применить ее было возможно лишь в отношении заведомо более слабых стран и только если ей позволят это сделать ведущие мировые державы. Великобритания же, игравшая в ту эпоху роль мирового гегемона, осуществляла экспансию более эффективными экономическими инструментами — финансовыми, промышленными, торговыми.

Еще одно мощнейшее средство вовлечения неразвитых социальных систем в свою орбиту базировалось на колоссальном культурном, научном и техническом превосходстве европейцев. Куда ехала учиться молодежь, принадлежащая, скажем, к японской элите? В Великобританию, Францию, США, но не в отсталую Россию. У кого японские промышленники жадно перенимали последние технические новшества в металлургии, кораблестроении, оптике, электротехнике, химии, станкостроении, энергетике? У европейцев. Что могла в этих сферах предложить миру Россия? Одно большое НИЧЕГО. Даже в области применения нефтяного топлива на транспорте, где русские действительно лидировали, страна умудрилась совершить не прорыв, а инволюцию. После первой русской революции железнодорожный и речной транспорт в Росси стали обратно переводить с жидкого топлива на уголь. Почему? Постаралось угольное лобби, действующее в интересах иностранных концернов, владеющих шахтами Донбасса.

Так вот, если в Японию пришли английские инвестиции, английские технологии, английская культура, если японская элита поголовно стала говорить по-английски и отправлять своих детей учиться в Европу (прежде всего в ту же Британию), то проводником чьих интересов, чьей политики станет Япония? Ответ очевиден. И никакие деньги не помогут России сформировать в Японии пророссийскую «пятую колонну». Это принципиально невозможно, поскольку для этого нужно предложить чужой стране привлекательную ЦИВИЛИЗАЦИОННУЮ МОДЕЛЬ, привлекательную идеологию развития. Да, идеология уже становится оружием, и линии фронта в идеологическом противостоянии пролегли не по горным хребтам Памира и Балканским равнинам, а в сознании миллионов людей.

Я совершенно согласен с утверждением, что Российская империя проиграла войну с Японией не на полях Маньчжурии, а в тылу. Потенциал сухопутных вооруженных сил России и Японии был несопоставим, и по мере наращивания русских войск на театре военных действий положение японцев становилось безнадежным — они были неспособны к ведению затяжной войны, да еще и на удаленном театре. Однако в России вдруг вспыхнула революция, одним из самых болезненных проявлений которой стали забастовки и даже вооруженные выступления железнодорожных рабочих, которые фактически отрезали действующую армию от снабжения. Для наведения порядка на Транссибе пришлось проводить войсковые карательные операции. Именно внутреннее возмущение русского общества, носящее массовый и активный характер, поставило жирный крест на дальневосточной имперской экспансии. Да, без «пятой колонны» дело не обошлось, но давайте разберемся, откуда она берется и из кого состоит.