Разломав одноразовый бритвенный станок, который выдавали по утрам, я вытащил оттуда лезвие и аккуратно вскрыл прозрачный файл сверху, и в получившийся карман между распорядком дня и дверью стал прятать три-четыре листа бумаги. Во время шмона железная дверь открывалась в коридор, и ни одному шмонщику, изучающему малейшую щель на стене, тыкающему проволокой в толчок и прощупывающему мою одежду, она глаз не мозолила. Так что я спокойно продолжал писать, а написанное запечатывал в конверт и отсылал адвокату. К счастью, корреспонденция, адресованная защитнику, не подлежит цензуре — есть такая лазейка в УИКе, чем я и пользовался. Мусора скрипели зубами, но вынуждены были терпеть такую наглость. Знали, мрази, что если адвокат, который посещал меня раз в неделю, не подтвердит получение очередного конверта, я им устрою «фестиваль». Очень уж им не хотелось привлекать лишнее внимание к КП-5 в ситуации, когда бывший начальник УФСИН по Курганской области сам оказался в СИЗО за крупнокалиберные хищения, и СК усиленно искал компромат на подельников, в числе которых легко мог оказаться любой начальник зоны.
Однако райская жизнь в ШИЗО закончилась совершенно неожиданно. Даже не дождавшись решения суда об изменении мне режима отбывания наказания, меня отправили по этапу в колонию общего режима ИК-15 в Нижневартовск. Отправили в «пятнашку» аж спецэтапом, как опасного террориста. Тамошних мусоров, видать, предупредили о моей склонности строчить заявления в прокуратуру, и там к опасному «заполосованному» зеку отнеслись со всей предосторожностью — за те месяцы, что провел в ИК-15, меня содержали в отдельной камере в отдельном корпусе «под крышей». Находясь там, я не получил ни одного письма. И ни одного письма от меня тоже не ушло. Так что продолжение книжки я написал, как говорится, в стол. В стол к «куму», то есть начальнику оперотдела, о чем узнал я только по освобождении.