— Если с Юлей что-нибудь случится, отвечать будешь лично ты.
— Я делаю все возможное, — вижу, что занервничала. Это хорошо. — Сегодня заходила к ней раз пять: все анализы просмотрела, давление измерила, общим состоянием и настроением поинтересовалась, беседу с психологом организовала.
— Вот и хорошо, — произношу, не сбавляя давления. — Если надо будет, спать здесь останешься. Каждую минуту пульс ей замерять и дыхание проверять. Понимаешь, о чем я?
Докторша шумно сглатывает и дергано смахивает ползущие на глаза волосы.
— Понимаю, Роман Викторович.
— Рад, что мы друг друга услышали.
Юля встречает меня угрюмым молчанием. Я и не жду, чтобы она что-то говорила. Хочу только прикоснуться к ней, обнять. Но она, черт подери, уворачивается и отходит к окну. Обхватывая руками плечи, замирает спиной ко мне.
Снова делаю попытки приблизиться. Медленно, чтобы не спугнуть, фиксирую ее у подоконника. По факту не прикасаюсь. Окружаю, но держу некоторое расстояние. Тепло и запах ее ощущаю. Странно это, пиздец, насколько, что я буквально сгораю от желания сократить эти долбаные миллиметры, чтобы лишь грудью к ее спине прижаться.
— Юлька… Юля, — призываю с той самой интонацией, которая, даже учитывая природную жесткость моего голоса, содержит просительные нотки. — Этот риск неоправдан. Я же о тебе думаю, в первую очередь. Понимаешь, Юля? Юлька! — выдерживаю паузу, испытывая срочную потребность перевести дыхание. — В будущем я закрою все каналы, распущу братву и куплю дом, который будет только нашим. Слышишь, девочка? Тогда можно будет подумать о ребенке. Возьмем из детдома. Сама выберешь. Захочешь, сразу двоих.
Юля со свистом выдыхает и стремительно оборачивается. Инстинктивно сокращаю расстояние, пока не утыкается лицом мне в грудь. Вот только она обрывает этот момент практически сходу, толкая меня ладонями. Прилагаю хренову тучу сил, чтобы позволить ей это сделать. Опять-таки минимально. Ровно настолько, чтобы она получила то, чего добивается — в глаза мне заглянула.
— Что ты… О чем ты? Подумать? В будущем? Взять ребенка из детдома? Что ты за зверь?! Ребенок уже есть! Он внутри меня, понимаешь? Он — мой. Наш. Разве для тебя это совсем ничего не значит?
Готовясь к надвигающейся эмоциональной перепалке, совершаю очередной глубокий вздох и беру в фокус ее лицо. Да, сейчас мне нужно нерушимое напоминание о том, кто именно передо мной. Не могу себе позволить на нервах улететь.
— Юля… — подбираю слова. — Это надо исправить.
Но, вероятно, не очень удачно.
— Так ты это называешь? Исправить? Даже обсуждать подобное не собираюсь! Ты не заставишь меня избавиться от ребенка. Нет, Рома! Это то, в чем я не прогнусь. Хоть в подвал меня посади, хоть сразу застрели! Ты не имеешь права решать за меня. Если тебе ребенок не нужен, это только твои проблемы!
Юля выходит из последней шкуры. Теряет остатки контроля. А я ведь тоже не железный.
— Не имею права решать? — голос непреднамеренно становится разительно жестче. — А не кажется тебе, мурка моя, что если я захочу, тебя просто-напросто пристегнут к столу и сделают все, что нужно?
Третий раз в жизни меня бьет женщина. И третий раз — Юля. Лупит с такой силой по щеке — в ушах закладывает. От звукового отражения и от боли.
По венам огонь стекает. Душу наизнанку выворачивает. Вместе с ней эмоции все наружу. Но я стою неподвижно. Взглядом ее сжигаю. Впрочем, ей и это глубоко по хрену.
— За одно это предположение тебя ненавижу! Никогда не прощу этих слов! Никогда!
— Ты уж определись: ненавижу, люблю, снова ненавижу, — голос с хрипом обрывается. И я шумно вдыхаю и прочищаю горло, чтобы закончить. — Так не бывает, Юля.
Она качает головой и неожиданно улыбается. Вот только недобрая эта улыбка. Боль свою прячет. Я на нее тоже реагирую, безусловно. Давно заметил, что не могу не отзываться. Грудь, на очередном яростном вздохе, резко вздымается и опускается. Жжение никуда не уходит. Знаю же, что не скоро отпустит, а все равно на что-то надеюсь.
— Тебе-то откуда знать? Что ты знаешь о любви, Рома? Что? Ничего! А я сегодня поняла, что бывает. Очень даже бывает!
— Остановись.
Она вроде застывает. Перестает говорить. Но, едва я делаю шаг и возобновляю попытки ее обнять, снова меня отталкивает. Отходит немного в сторону. Смотрит с опаской, которая удерживает меня на месте покрепче любых цепей и канатов.
Не надо меня бояться!
— Юля…
— Я подаю на развод.
Кажется, ее голос звучит совсем спокойно. А воздух рассекает, подобно хлысту. Остро и звонко. Со свистом опускается, рубцами полосует кожу.
— Ты серьезно думаешь, что сможешь от меня уйти?
— Не отпустишь, я себе что-нибудь сделаю.
Сам не замечаю, как сокращаю увеличивающееся ее трудами расстояние и, впиваясь пальцами в хрупкие плечи, грубо встряхиваю.
— Ты что такое говоришь? Что творишь, Юля?
— Посмеешь навредить моему ребенку, станешь удерживать возле себя силой — так и сделаю!
— Замолчи! Сейчас же замолчи, Юля! Иначе я сам тебя придушу и закопаю!
— Так давай! Что ты печешься обо мне, как ненормальный? Папы больше нет! Отвечать не перед кем. Придуши, и закончим!
— Куда ты летишь, Юля? Куда, мать твою, несешься? Хоть понимаешь, что будишь во мне? На что нарываешься?!
— Плевать мне!
Если бы не парни на дверях в эту чертову палату, на наш крик слетелось бы все отделение. Юлю очевидная огласка не останавливает. Ее уже ничего не остановит.
Приказываю себе ее отпустить. Это самое трудное, что мне приходилось делать в последнее время.
Отхожу к окну. Собираю в неизрасходованную массу все свои эмоции. Обвешиваю цепями и замками. Пока проделываю эти манипуляции, не сразу улавливаю, что непродолжительная тишина вновь по швам расползается.
Юля плачет.
Если бы я мог, я бы тоже заплакал. Никто кроме меня никогда не узнает, какую часть нутра она у меня вырвала. Никто и никогда.
— Хорошо, — не озвучиваю больше ничего относительно ее безумного ультиматума выносить этого ребенка. Не хочу развивать тему дальше. Не могу. Судя по громкому дрожащему вздоху за спиной, Юля и так меня понимает. — Но развода не будет. Я от своих слов не собираюсь отказываться. Я тебе свою душу положил, мне обратно не надо.
Глава 41
Вечная любовь, чистая мечта,
Нетронутая тишина…
© Агата Кристи «Вечная любовь»
Юля
Я провожу в больнице больше двух недель. А вернувшись домой, перебираюсь в свою старую спальню. Саульский это никак не комментирует, хоть новый расклад ему явно не нравится. Этого разве что слепой не заметит.