Философские исследования - читать онлайн книгу. Автор: Людвиг Витгенштейн cтр.№ 24

(Сравни с этим мысль, будто образы памяти отличаются от прочих умственных образов некоей характерной особенностью.)

167. Теперь, а что с предложением, гласящим, что чтение – «весьма особый процесс»? Это, по-видимому, означает, что, когда мы читаем, имеет место один особый процесс, который мы замечаем. – Но предположим, что я когда-то прочитал предложение напечатанным, и в другой раз написанным азбукой Морзе; сходны ли умственные процессы? При этом, однако, налицо некоторое единообразие опыта чтения печатных страниц. Ведь сам процесс единообразен. И очень легко понять, что этот процесс отличается от того, скажем, который позволяет словам возникать при лицезрении произвольных знаков. – Сам по себе вид печатной строки чрезвычайно характерен – он представляет в целом особое зрелище, буквы все приблизительно одинакового размера и сходны формой, и постоянно повторяются; и большинство слов постоянно повторяется и хорошо нам знакомо, как привычные лица вокруг. – Подумай о беспокойстве, которое нас настигает, когда правописание слов меняется. (И о более сильном чувстве, порождаемом вопросами о правописании слов.) Конечно, не все знаки запечатлевают себя столь мощно. Знак в алгебре логики, например, можно заменить любым другим, и это нас не сильно обеспокоит.

Помни, что вид слова привычен нам в той же мере, как и его звук.

168. Снова: наш взгляд движется по печатным строкам иначе, нежели пробегает по произвольным крючкам и росчеркам. (Я не говорю здесь о том, что можно выявить при наблюдении за движением глаз читающего.) Можно сказать, что взгляд движется без сопротивления, не встречая препятствий и не соскальзывая со строки. И одновременно в сознании отмечается непреднамеренное проговаривание прочитанного. Именно так происходит, когда я читаю текст на немецком или ином языке, в печатном или рукописном виде и различным начертаниями. – Но что во всем наиболее существенно для чтения как такового? Нет ни единой черты, свойственной всем видам чтения. (Сравним чтение обычного шрифта с чтением текста, напечатанного полностью прописными буквами, как печатают иногда решения ребусов. Насколько они различаются! – Или с чтением справа налево.)

169. Но когда мы читаем, разве не кажется нам, что графические образы слов так или иначе воздействуют на звуковые формы? – Прочти предложение. – А теперь взгляни на следующую строку:

&8§ ≠ § ≠ ?B + % 8!”§ *

и произнеси предложение. Разве не ощущается, что в первом случае произнесение как-то связано с графическими знаками, а во втором существует с ними бок о бок, без какой-либо связи?

Но почему ты говоришь, что мы ощущаем причинную связь? Обусловленность есть нечто, твердо установленное экспериментами, наблюдением за регулярным совпадением событий, например. Так как же я могу утверждать, будто ощущаю то, что устанавливается экспериментально? (Вообще-то верно, что наблюдение за регулярными совпадениями – не единственный способ, который определяет причинную обусловленность.) Скорее, следует говорить, что я ощущаю, будто буквы суть причины, почему я читаю так-то и так-то. Ведь если кто-то спросит меня: «Почему вы читаете так-то и так-то?», я сошлюсь на буквы, из которых состоит текст.

Однако что означает ощущать это оправдание – для того, что я сказал или о чем подумал? Я бы сказал: когда я читаю, то ощущаю своего рода воздействие букв, но не ощущаю воздействия той череды произвольных росчерков на свою речь. – Сравним еще раз отдельную букву и подобный росчерк. Должен ли я полагать, будто ощущаю воздействие буквы «и», когда ее прочитываю? Безусловно, налицо различие, когда я произношу звук «и» при виде буквы «и» или при виде знака «§». Это различие проявляется, например, в том, что, когда вижу букву, я словно автоматически слышу внутренним слухом звук «и», даже против своего желания; и я называю букву намного легче, когда ее читаю, чем, когда смотрю на знак «§». То есть: именно так происходит, когда я провожу эксперимент; но, конечно, это не так, если при взгляде на знак «§» мне случится прочесть слово, в котором имеется звук «и».

170. Нам никогда не пришло бы в голову, будто мы при чтении ощущаем воздействие букв, если бы мы не сравнили буквы с произвольными росчерками. И тут мы в самом деле обнаруживаем различие. И истолковываем его как различие между состояниями «подвергаться» и «не подвергаться» воздействию.

В частности, к подобному истолкованию мы особенно склонны, когда настаиваем на медленном чтении – возможно, чтобы выявить, что действительно происходит, когда мы читаем. Когда мы, так сказать, преднамеренно позволяем буквам управлять нами. Но это «позволение управлять», в свою очередь, означает, что я пристально смотрю на буквы – быть может, стараясь исключить мысли иного рода.

Мы предполагаем, что ощущение позволяет нам воспринять некий соединительный механизм между зрительным образом слова и звуком, который мы произносим. Ведь когда я говорю об опыте пребывания под воздействием, о причинной связи, об управлении, это на самом деле означает и подразумевает, что я как бы ощущаю движение рычага, соединяющего зримые буквы со звуками.

171. Я мог бы использовать другие выражения, чтобы точно передать опыт, который переживаю, читая слово. Так, я мог бы сказать, что написанное слово внушает мне звук. – Или так: когда читаешь, зрительный образ и звук образуют единство – как если бы это был сплав. (Схожим образом, например, лица знаменитых людей и их имена сливаются воедино. Имя представляется мне единственно правильным для конкретного лица.) Ощущая это единство, я мог бы сказать, что вижу или слышу звук в написанном слове.

Но прочти несколько напечатанных предложений, как обычно делаешь, когда не задумываешься о понятии чтения; и спроси себя: испытал ли ты подобные ощущения единения или воздействия и пр. при чтении. – Не говори, что они подсознательны! И не следует соблазняться выражением «при ближайшем рассмотрении» применительно к этим явлениям. Если меня просят описать, как некий предмет выглядит издалека, я не сделаю описание более точным, рассказав, что можно заметить в нем вблизи.

172. Рассмотрим опыт состояния «быть ведомым» и спросим себя: в чем состоит этот опыт, когда, например, определяют направление нашего движения? – Представим следующие случаи.

Ты на игровой площадке, у тебя завязаны глаза, и некто ведет тебя за руку то влево, то вправо; ты постоянно готов к движениям его руки и сам переступаешь осторожно, чтобы не споткнуться при неожиданном рывке.

Или так: кто-то ведет тебя за руку против твоего желания, насильно.

Или: партнер ведет тебя в танце; ты стараешься подстроиться, насколько возможно, чтобы предугадывать его намерения и подчиняться легчайшему нажатию.

Или: кто-то ведет тебя на прогулку; вы беседуете и идете туда, куда идет он.

Или: ты идешь вдоль дороги через поле, просто следуя ей. Все эти ситуации схожи между собой; но что общего для всякого связанного с ними опыта?

173. «Быть ведомым – конечно, особый опыт!» – Ответ на это таков: ты думаешь об особом опыте «быть ведомым». Если я хочу понять опыт человека из одного из приведенных ранее примеров, человека, чье переписывание направлялось печатным текстом и таблицей, я воображаю «добросовестный» вид и так далее. Делая это, я придаю своему лицу особое выражение (скажем, добросовестного бухгалтера). Тщательность – важнейший элемент этой картины; в другой же важнейшим будет исключение собственной воли. (Но возьмем то, что обычные люди делают вовсе не задумываясь, и вообразим, что кто-то сопровождает это действие выражением – и почему не чувством? – дотошности, придирчивости. – Значит ли это, что он дотошен? Представим слугу, роняющего чайный поднос и все, что на нем, со всеми внешними признаками дотошности.) Если я воображаю подобный особый опыт, он представляется мне опытом сорта «быть ведомым» (или чтения). Но теперь я спрашиваю себя: что ты делаешь? – Ты разглядываешь каждую букву, строишь мины, тщательно пишешь буквы (и так далее). – Так в чем же опыт «быть ведомым»? – Здесь я хотел бы сказать: «Нет, не в этом; он нечто более внутреннее, более важное». – Как будто поначалу все эти более или менее несущественные процессы были скрыты особой атмосферой, которая рассеялась, когда я пристально посмотрел на них.