Частная жизнь импрессионистов - читать онлайн книгу. Автор: Сью Роу cтр.№ 26

На том инцидент можно было бы счесть исчерпанным, но Наполеон никак не мог успокоиться. Он опрометчиво потребовал заверений в том, что Бисмарк больше никогда не позволит себе подобных угрожающих жестов, и тем фатально выдал степень ненадежности своего положения. Вместо того чтобы предоставить подобные заверения, Бисмарк решил обнародовать требование Наполеона. Взбешенный Наполеон обратился за поддержкой к Италии и Австрии. 19 июля 1870 года они подписали тайный договор, и Франция объявила войну Пруссии.

Поначалу никто и предположить не мог, какими будут последствия этой войны для парижан. Но вскоре стало ясно: тем, кто не желает сражаться, равно как женщинам и детям тех, кто имел возможность отправить их подальше отсюда, лучше поскорее покинуть город. Срочно была организована парижская Национальная гвардия, и все дееспособное мужское население, имеющееся в наличии, поставлено под ружье. Этой наспех сколоченной, неподготовленной армии предстояло сражаться с отлично обученными, безупречно организованными прусскими войсками, которые к концу войны насчитывали почти 850 тысяч человек.

Едва ли можно было оказаться менее готовой к войне, чем Франция. Теоретически в распоряжении Наполеона было 250 батальонов пехоты и 125 артиллерийских батарей. На самом деле кадров и экипировки хватало на ничтожное количество этих подразделений. У призванных в армию мужчин не было ни возможности расквартирования, ни снаряжения, ни даже формы. Военные власти внезапно оказались перед лицом орд молодых людей, требующих, чтобы их расселили, одели и накормили. С самого начала ощущалась острая нехватка продовольствия.

Сезанн не желал иметь к войне отношения. Забрав Гортензию, он покинул свой чердак в доме № 53 на улице Нотр-Дам-де-Шамп и отправился в Экс. Только что женившийся Золя вернулся с женой в Прованс, а оттуда уехал в Марсель. Моне, которого война застала в Трувиле, ждал, как будут развиваться события. Дега, Ренуар, Базиль и Мане, остававшиеся в городе, подлежали призыву.

Дега вступил в Национальную гвардию. Ему, убежденному пацифисту, отчаянно боящемуся стрельбы, предложили место в штабе генерала дю Баррея, который отправлялся со своей кавалерией в Мюнхен. Как он легкомысленно поведал Ренуару, их гарнизон ждали там немки-блондинки и превосходное пиво.

Ренуар, прежде освобожденный от воинской повинности, теперь получил предписание явиться на призывной пункт в Дом инвалидов и был признан годным к военной службе. Совесть пересилила и его врожденный пацифизм:

– Если парня, который пойдет в армию вместо меня, убьют, это будет преследовать меня до конца жизни.

В положенный срок Ренуар был зачислен в кирасирский полк и направлен в Бордо, где, несмотря на то что он никогда в жизни не сидел верхом, его назначили объезжать лошадей. Но ему повезло: когда он признался, что ничего не смыслит в верховой езде, сержант откомандировал его к лейтенанту, а тот, в свою очередь, к капитану.

– Кто вы по профессии? – поинтересовался капитан.

– Художник, – ответил Ренуар.

– Скажите спасибо, что вас не направили в артиллерию.

Капитан, истинный кавалерист, обожал лошадей и с ужасом думал о том, что на войне они будут безжалостно гибнуть. Его юная дочь страстно любила живопись, и капитану пришла в голову идея:

– Вы можете давать ей уроки.

– Но, вероятно, я все же смогу научиться ездить верхом?

– Что ж, попробуйте.

Через несколько месяцев Ренуар стал недурным кавалеристом, хотя традиционно кавалерийская служба предназначалась для отпрысков старой аристократии. Он оказался хорошим наездником и с лошадьми обращался так же, как со своими натурщицами.

– Просто дайте им делать то, что им нравится, и скоро они будут делать то, что вам нужно, – говорил он.

Базиль тоже очень хотел служить у генерала дю Бар-рея, потому что, по словам Ренуара, «видел себя галопом несущимся на красивом коне сквозь шквал огня с жизненно важным донесением, от которого зависела судьба сражения». Ренуара одолевали сомнения. Он считал, что перспектива победы Франции отнюдь не безоговорочна, и сказал Базилю, что тот совершает глупость. Однако Базиль был неудержим. В середине августа он записался в 3-й полк зуавов, формирующийся в Монпелье, после чего был направлен в Алжир на «базовую подготовку». К 30 августа он уже находился в Филипвиле, получив благодаря своим «связям в Монпелье» (то есть благодаря майору Лежосну) повышение в звании. Теперь Базиль числился «обученным солдатом», вставал в четыре часа утра, надраивал ботинки, чистил картошку, таскал дрова, мел полы и, поскольку в солдатской столовой было грязно, ел в кафе на берегу.

«Здешняя тупая жизнь начинает меня доканывать, – писал он родителям, – но это ненадолго».

Его описания военного опыта того периода сводились к рассказам об Императорской гвардии – резервном подразделении, которое французское командование тщательно оберегало и на протяжении большей части войны держало вдали от боевых действий. Он ждал отправки в Константинополь.

Относительно того, что станет делать Мане, сомнений не было. Пламенный патриот, он издевался над бегством Золя в Марсель и над Фантен-Латуром, который, судя по всему, собирался всю войну прятаться у себя в студии. Мане и в голову не приходило бросить страну в беде. Он сразу записался в Национальную гвардию артиллеристом, однако отдавал себе отчет, что в Париже скоро станет опасно, поэтому отправил мать, Сюзанну и Леона в Оролон-Сент-Мари, что в Басс-Пиренеях – далеко за пределами вероятных военных действий.

Мане пытался и женщин семейства Моризо уговорить ехать с ними, но не преуспел в этом. Мсье Моризо, как высокопоставленный служащий Аудиторской палаты, обязан был оставаться в Париже. Однако он разделял опасения Мане. О том, чтобы ему самому покинуть Париж, он и не помышлял, но изо всех сил старался уговорить жену и Берту уехать. Его беспокойство и суетливость начинали действовать им на нервы.

– Он способен целый полк свести с ума, – жаловалась Корнелия. – Но суть в том, что дела никогда не оборачиваются так плохо, как ожидаешь. Я не волнуюсь; думаю, мы выживем.

«Того, что рассказывают братья Мане об ужасах, якобы нас ожидающих, достаточно, чтобы обескуражить даже самого храброго из нас, – писала Берта Эдме в Бретань. – Но, знаешь, они всегда преувеличивают, а сейчас и вовсе видят все в самом что ни на есть черном свете».

– Вам не понравится, если вам оторвет ноги, – сказал ей Мане.

Поначалу все выглядело так, будто реальной угрозы действительно нет. В ожидании ужасов войны Берте по ночам снились кошмары, но при трезвом свете дня она не верила тому, что слышала. Мсье Моризо срочно вывозил из дома ценную мебель периода Первой империи.

– Почему ты считаешь ее более ценной, чем зеркало или маленькое пианино из студии? – недоумевала Берта.

Вскоре дом практически опустел. Она сбега́ла в студию Мане, где он рисовал ее на своем красном диване. Берта сидела, откинувшись назад, опершись на левый локоть, и старательно избегала его взгляда. Носок одной туфли направлен на него, другой прячется под подолом ее белого муслинового платья. Этот портрет он назвал сдержанно – «Отдых».