Солнечное вещество и другие повести, а также Жизнь и судьба Матвея Бронштейна и Лидии Чуковской (сборник) | Матвей Бронштейн, Геннадий Горелик | страница 70 | LoveRead.ec

Поиск этот и привел Бронштейна к предсказанию “радикальной перестройки теории, а может быть, и отказа от обычных представлений о пространстве и времени и замены их какими-то гораздо более глубокими и лишенными наглядности понятиями”.

В собственном выводе беспокоила его, похоже, не оторванность от практики, а невольный пафос, который он и смягчил веселой иронией – “А кто этому не верит, с того талер”.

Фразой этой, как я случайно обнаружил, завершается сказка братьев Гримм, герой которой – “на вид неказистый и порядочный растяпа” – справился с невыполнимыми заданиями принцессы, за что, разумеется, и получил саму ее в награду.

Вполне возможно, что эту сказку физик читал пятилетней Люше, переводя с листа, во время размышлений о квантовой гравитации. Или же запомнил фразу с детства, поскольку уже тогда читал по-немецки.

Первая версия мне нравится больше. Ее легче встроить в такой вот эпизод из семейной жизни.

Собираясь ненадолго отлучиться, мама велела Люше заниматься своими делами и не мешать Мите. А девочка хотела побыть в его комнате и обещала играть тихо, ни капельки ему не мешая. После Митиного ходатайства ей это разрешили, но только “тихо-тихо”. Через час, когда мама вернулась, Люша сидела у Мити на столе, на его бумагах, и он ей что-то рассказывал. Быть может, “Про умного портняжку”. Если так, Люша вовсе не помешала, а, наоборот, помогла Мите в его научной работе.

Даже если и не совсем так, веселая немецкая фраза помогла ему сделать то самое предсказание, которое остается в силе уже более восьмидесяти лет. И становится все более вызывающим.

Но это я перескочил слишком далеко. Вернемся на пару десятилетий назад, когда руководство страны объявило гласность – и предмет моих биографических расследований стал пригодным для публикации. Пригодным настолько, что в 1990 году была издана книга с незамысловатым названием “Матвей Петрович Бронштейн. 1906–1938”.

Свидание полвека спустя

Та же гласность летом 1990 года предоставила возможность Лидии Корнеевне ознакомиться с тюремным делом ее мужа.

Содержимое архивного скоросшивателя начинается ордером на арест, выданным в Ленинграде 1 августа 1937 года. Бронштейна Матвея Петровича арестовали в Киеве, в доме его родителей. Изъяли путевку в Кисловодск, мыльницу, зубную пасту, шнурки… и “как особо опасного преступника” направили “особым конвоем в отдельном купе вагонзака в г. Ленинград, в распоряжение УНКВД по Ленинградской области”.

Согласно казенным листам, 2 октября, на первом допросе, он отверг предъявленные обвинения. Он не знал еще, что с 1930 года состоял в организации, целью которой было “свержение Советской власти и установление такого политического строя, при котором интеллигенция участвовала бы в управлении государством наравне с другими слоями населения, по примеру стран Запада”.

Чтобы преступник во всем сознался, понадобилось семь дней и ночей непрерывного допроса. Такого “конвейера” обычно хватало для признания в чем угодно.

Обвинительное заключение приписало его к “фашистской террористической организации”, которая, помимо прочего, вредила “в области разведки недр и водного хозяйства СССР”.

Военная коллегия Верховного суда заседала 18 февраля 1938 года. Заседала двадцать минут – с 8:40 до 9:00. Приговор – “расстрел, с конфискацией всего лично ему принадлежащего имущества” – подлежал немедленному исполнению. Справка об исполнении подшита к делу.

Впечатление от этих бумаг Лидия Корнеевна подытожила так: “Счастье, что его убили еще в тюрьме…” Она была права. Арестованные в 1937 году физики Александр Витт и Семён Шубин получили иные приговоры – пять лет и восемь, но оба погибли в колымских лагерях в том же 38-м. А перед тем – этап через Сибирь, общество уголовников и все то, о чем поведали чудом уцелевшие…

Один из уцелевших, Борис Аркадьевич Великин, в 1990 году начал читать “Записки об Анне Ахматовой”, впервые изданные на родине. Книгу составили дневниковые записи Лидии Корнеевны, а предисловие – рассказ о пересечении судеб в 37-м, когда арестовали и сына Ахматовой:

…Февраль 1938. Деревянное окошко на Шпалерной, куда я, согнувшись в три погибели, сказала: “Бронштейн, Матвей Петрович” – и протянула деньги, – ответило мне сверху густым голосом: “Выбыл!” – и человек, чье лицо помещалось на недоступной для посетителя высоте, локтем и животом отодвинул мою руку с деньгами.

Прочтя это, Великин понял, чьим мужем был человек, с которым он познакомился в ленинградской тюрьме в декабре 37-го. Великин помнил, что женой Бронштейна была дочь писателя, но какого именно – забыл. Он разыскал Чуковскую.

Лидия Корнеевна сообщила мне об этом, задыхаясь. Она болела воспалением легких и не могла подняться с кровати: “Какая беда! Могу получить весточку от Мити, но нет сил…”

Встретиться с нежданным вестником было доверено мне. В свои восемьдесят пять он выглядел удивительно бодрым. Показал свою недавно изданную книгу по металлургии, упомянул, что на днях вернулся из командировки на Урал.

А в 37-м он, азартный работник, преданный советской власти, работал инженером на Кировском заводе. Арестовали его 4 декабря. Ошарашенный, он очутился в камере, рассчитанной царскими жандармами на шестнадцать человек. Советские жандармы затолкали туда в десять раз больше. На топчанах, опускавшихся на ночь, поместиться могли немногие. Те, до кого очередь не дошла, спали на полу, новички – рядом с парашей.

Из полутора сотен сокамерников он запомнил нескольких. Актер МХАТ, впоследствии сыгравший Сталина. Железнодорожник, не расстрелянный из-за тюремной описки в отчестве. И физик-теоретик.

В камере не обсуждали обвинения, выдуманные следователем. Укрываясь от абсурда, узники – если были силы – говорили о человеческом: о работе, о литературе, о кино. Устраивали лекции. Матвея Петровича за рассказ о теории относительности наградили аплодисментами.

Великина поразило, что физик, которого он только что посвятил в тонкости металлургического производства, тут же объяснил ему смысл технологии выплавки трансформаторной стали. Другому сокамернику, который изобрел некое приспособление к пушке, растолковал научную суть его же изобретения.

Профессия физика-теоретика – доходить до сути.

То, что рассказал вестник из 37-го, убедило Лидию Корнеевну, что речь идет о Мите…

Она хотела узнать, где его могила. Ее желания я не разделял. Сколько жертв безымянно хранит мерзлая земля Колымы?! И что почетнее – братство погибших, оставшихся без погребения, или огражденный участок на кладбище?

Один ученый читатель книги о Бронштейне похвалил меня: “Вы создали отличный памятник”. Я огорчился: памятники – гранитные или книжные – не мое дело. Мое – воскрешать человека, которого так не хватает!

Три рецензии

Знакомых с моими работами об Андрее Сахарове может удивить, кого я считаю своим пожизненно-главным героем. Однако написать биографию академика, отца советской водородной бомбы и лауреата Нобелевской премии мира нашлось бы кому и без меня. А вот жизнеописание молодого физика, не успевшего стать академиком… В книге 1990 года выражена благодарность двадцати двум свидетелям-очевидцам. Никого из них уже нет в живых, и насколько ярче были их воспоминания, чем удалось передать в книге, известно теперь лишь мне.