Солнечное вещество и другие повести, а также Жизнь и судьба Матвея Бронштейна и Лидии Чуковской (сборник) | Матвей Бронштейн, Геннадий Горелик | страница 69 | LoveRead.ec

Письмо это адресовано было Вышинскому – сталинскому обер-прокурору – и заканчивалось просьбой пересмотреть дело Бронштейна.

Неужели Чуковский не понимал, к кому обращается и в какое время живет? Не осознавал, что его оговорка “Он был…” предугадывала ответ?

Многие в то время что-то знали, чувствовали, но не понимали главного. Иначе не мучились бы поисками точного слова в книгах и ясности в физике, а бежали бы без оглядки в какую-нибудь глухомань…

Бронштейн бежать не собирался. На его письменном столе рукопись для детей соседствовала со статьей по квантовой космологии. Вывод статьи: фотоны не стареют, лучи не изнашиваются по дороге от далеких галактик до нас. И значит, расширение Вселенной – не оптическая иллюзия, как считали некоторые астрофизики, а факт. Результат этот вошел в фольклор физиков-теоретиков – высшее признание.

Лучи из прошлого дошли до меня в первую же встречу с Лидией Корнеевной, 18 октября 1980 года. В тот день и началось мое знакомство с Митей Бронштейном и с женщиной, в чьей душе он жил после смерти. Сперва я лишь слушал. Потом сам стал рассказывать ей о моих находках в архивах и в памяти очевидцев.

Разрозненные штрихи начали складываться в оживающую картину, в центре которой разворачивалась драма научного познания. Лидию Корнеевну не волновало, был ли ее Митя великим физиком, выдающимся или всего лишь замечательным, – она знала о нем нечто более существенное. Но ей все же хотелось понять смысл его научных занятий, и она старательно пыталась вникнуть в мои полухудожественные объяснения. Я уже узнал от нее о неудаче моего предшественника – Андрея Дмитриевича Сахарова, с которым она познакомилась в начале 1970-х годов. Она попросила его объяснить, что значат формулы на фотографиях, где Митя стоит с мелом у доски. Свои пояснения он, по ее просьбе, записал: там фигурировали “уравнение Пуассона” и “оператор Лапласа”… И она лишь поняла, что Сахаров и Митя говорили на одном языке, ей неведомом.

Тогда же, впервые оказавшись в ее комнате, Сахаров подошел к фотографиям на стене и спросил: “Кто этот красивый человек?” Лидия Корнеевна подумала, что он имеет в виду ее брата, Бориса, погибшего на фронте. Но оказалось, он смотрел на фотографию Мити, последнюю его фотографию, где он как перед уходом – в пальто, с непокрытой головой, глядит внимательно, будто стараясь все запомнить…

Рассказав мне об этом эпизоде, Лидия Корнеевна спокойно заметила: “Мы были некрасивой парой…”

Ландау назвал бы их “душистами”. Себя он относил к “красивистам”, что не мешало ему душевно дружить с обоими и выступить свидетелем на их судебном бракосочетании – через двадцать лет после гибели Бронштейна.

В тридцатые годы регистрировать брак у них не было необходимости. Свидетельство о браке понадобилось Лидии Корнеевне в пятидесятые для переиздания “Солнечного вещества”. Суд должен был удостоверить, что семья существовала фактически, что “хозяйство велось совместно”.

Лидия Корнеевна с улыбкой вспоминала о Ландау в роли свидетеля. В ковбойке и сандалиях на босу ногу, он произвел невыгодное впечатление на народного судию. Внушительного вида юридическая дама взглянула строго: “СВИДЕТЕЛЬ, ГДЕ ВЫ РАБОТАЕТЕ?” “В академии наук”, – тихо ответил Ландау. “ГОВОРИТЕ ГРОМЧЕ! КЕМ ВЫ РАБОТАЕТЕ?” – грозно продолжила судья. “Академиком”, – еще тише промолвил гражданин в ковбойке…

Эта забавная сценка и другие воспоминания Лидии Корнеевны, увы, не проливали свет на загадку талера.

Разгадка талера

Предсказание “радикальной перестройки теории” в 1936 году выглядело не столько смелым, сколько неприличным. Физики уже устали от революционных пророчеств.

Еще в двадцатые годы сам Нильс Бор, разгадавший устройство атома, ради такой перестройки предложил пожертвовать законом сохранения энергии. Незадолго до того физики осуществили замшелую мечту алхимиков, превратив один химический элемент в другой. Так почему бы и мечте о вечном двигателе не сбыться?! Для подобных волшебных источников энергии Бор подыскал подходящие места работы – внутри атомного ядра и в центральных областях звезд. Он надеялся объяснить, откуда звезды – в том числе наше Солнце – берут энергию для освещения и обогрева Вселенной.

Гипотезу несохранения энергии с энтузиазмом восприняли и некоторые молодые теоретики, включая Ландау, считавшего, что в статье 1931 года он вбил последний гвоздь в гроб неперестроенной теории.

Осмысливая ситуацию в тогдашней физике, можно понять, почему теоретики верили в неизбежность радикальной перестройки. А из нынешнего далека видно, что действовала еще и революционная инерция. Революция в физике, начавшись с квантов и теории относительности, развивалась уже третье десятилетие, и теоретики привыкли к сумасшедшему темпу перемен.

Но теоретики предполагают, а история располагает. Нет, перемен не стало меньше – 1932 год физики назвали даже “годом чудес”. Чудесные открытия, правда, делали тогда не в фундаменте мироздания, а на его надземных этажах. Неожиданное открытие нейтрона отменило главный довод революционных пророчеств. Вслед за этим Бор обнаружил брешь в погребальных рассуждениях Ландау, а тот понял, что боровское несохранение энергии, в которое верил и он сам, несовместимо с теорией гравитации. Вся эта контрреволюция за пару лет обесценила предсказания великого слома.

И – нате вам! – год спустя Бронштейн вновь предрекает радикальную перестройку. Ну что это?!

Новое предсказание, правда, отличалось от предыдущих, нацеленных на объединение квантов и теории относительности – очень малого и очень быстрого. Бронштейн привлек к объединению и гравитацию – науку о тяжести и массивности. Уже на это смотрели скептически. В мире атомов сила тяжести ничтожно мала по сравнению с другими силами. Знаменатель соответствующей дроби – астрономическое число. А если так, зачем скрещивать кванты и гравитацию?!

Бронштейн, однако, и не утверждал, что гравитация нужна в атомной физике, и слово “астрономическое” появилось тут не зря. Астрофизик Бронштейн знал, когда важны и кванты, и гравитация: в самом начале расширения Вселенной, а попросту говоря, при ее рождении, и на последних стадиях жизни массивных звезд. Так что сама Природа ждет теорию квантовой гравитации.

Пытаясь объединить квантовую теорию с теорией гравитации, Бронштейн обнаружил, что применять их совместно можно лишь с полузакрытыми глазами. Если же глаза открыть широко – станет ясно, что эти теории не-со-е-ди-ни-мы. Каждая из них подрывает исходные понятия другой. Фундаментальные теории, экспериментально проверенные по отдельности, не способны сотрудничать друг с другом?!

А может, просто незачем интересоваться такими делами, как рождение Вселенной? Мало ли задач практически важных?

Во-первых, как учит история, чистая теория не раз давала важнейшие практические приложения. Самый известный пример – электромагнитные волны, исследование которых привело к изобретению радио и многого другого, без чего нынешняя “практическая” жизнь немыслима. А во-вторых и в-самых-главных, если вопрос возник, теоретики все равно будут искать ответ, выясняя при этом, правильно ли сам вопрос задан.