Связанные любовью - читать онлайн книгу. Автор: Евгения Перова cтр.№ 35

– Никого я не встречу, дорогой Федот Игнатьевич. Сердце мое мертво и не оживет уж никогда.

И мы поженились. Просто расписались, не венчаясь. Жених был на двадцать пять лет старше своей невесты, разменявшей уже четвертый десяток. Но кому какое до этого дело, тем более что Федот Игнатьевич выглядел очень моложаво, а я, наоборот, казалась старше своего возраста из-за присущей мне сдержанности и серьезности, даже мрачности. К тому же и волосы мои, которые я скручивала в пучок, к тому времени совершенно поседели. Маняша была счастлива: мы все стали Матвеевы!

Но счастье ее продлилось недолго – через три года наша семья снялась с места и уехала подальше от Москвы – в Среднюю Азию, в Ташкент. Нэп давно закончился, опять пошла полоса экспроприаций, многих наших знакомых посадили, и я хорошо чувствовала, как над головой Федота Игнатьевича сгущаются черные тучи. Потом оказалось, что я вовремя сорвала всех с места – за ним пришли буквально на следующий день после нашего отъезда.

Маняша, которой уже исполнилось тринадцать, была в полном расстройстве, и я ее понимала – оставить школу, друзей, привычную жизнь! Но объяснить правду не могла, так что пришлось взять грех на душу и сказать, что Федота Игнатьевича переводят по службе – это она поняла. Федот Игнатьевич вышел из дела еще в 1927 году, предчувствуя скорый закат нэпа, так что в школьной анкете Маняши мы смогли с чистой совестью писать, что ее родители служащие. Да, после кончины княгини я тоже стала подрабатывать в разных конторах, хотя мы могли бы обойтись и без этого. Но Федот Игнатьевич посоветовал, и я послушалась: не следовало выделяться из общей массы трудящихся. Поэтому я и сменила свое редкое имя Хиония на вполне пролетарскую Антонину.

Почему мы выбрали именно Ташкент? Это предложил Федот Игнатьевич, у которого были там какие-то связи. Устроились мы поначалу неплохо, но я с трудом привыкала к жаре и местным обычаям – Маняша приспособилась гораздо быстрее, мгновенно обзаведясь друзьями. Мне по моему невежеству Ташкент представлялся страшным захолустьем, и я была приятно удивлена, увидев большой и вполне цивилизованный город, который вскоре стал столицей Узбекской союзной республики. Но конечно же, никакого сравнения с Москвой или Санкт-Петербургом.

В русской части города, где мы поселились, были длинные и широкие улицы, усаженные с обеих сторон деревьями, а многие здания восхищали своей затейливой архитектурой, как дворец великого князя Николая Константиновича. Большинство домов было построено в один этаж, редко в два – из-за частых тут землетрясений.

В городе оказалось много православных храмов, среди которых поразил меня величественный Спасо-Преображенский Военный собор. Но большая часть церквей, конечно же, не действовала. Мне казалось, что Ташкент должен быть расположен в пустыне, но зелени, цветов и воды было предостаточно. Город славился своими фруктами: яблоки, груши и виноград были выше всяких похвал, и старожилы даже сравнивали Ташкент в этом отношении с Южной Францией.

Федот Игнатьевич нашел работу бухгалтера, а я одно время работала машинисткой в местной газете, но скоро ушла, потому что страдала, перепечатывая безграмотные тексты, пропитанные чуждыми мне идеями. У меня этих идей и дома хватало.

Не знаю, может быть, мы с Федотом Игнатьевичем были не правы, столь тщательно скрывая от Маняши наше происхождение и не приобщая ее к таинствам веры, но в той обстановке подобное решение казалось нам совершенно правильным: с волками жить – по-волчьи выть. А Маняше еще долго предстояло жить среди волков. Теперь я хорошо понимала Елену Петровну, которая внутренне посмеивалась над моей детской религиозной экзальтацией – но революционная экзальтация моей дочери мне вовсе не казалась смешной.

Уйдя из газеты, я пристроилась в скульптурную мастерскую, которая производила бесчисленные гипсовые статуэтки вождей, пионеров и девушек с веслом. Мне приходилось наводить завершающий глянец на отливки – счищать заусенцы, исправлять дефекты, сглаживать неровности шкуркой, а некоторые скульптуры и раскрашивать. Это было занятие безобидное.

Тем временем Маняша окончила школу и поступила в Медицинский институт, образованный в Ташкенте совсем недавно. Но доучиться ей так и не пришлось: началась война. Моя девочка тут же записалась добровольцем, и я, обливаясь слезами, ее втайне благословила. Но перед самым отъездом она неожиданно для всех вдруг вышла замуж! Не знаю, что ею руководило.

Сережа Лагутин был на два года моложе Маняши и только окончил школу. Встречались они с восьмого класса, но почему надо было так скоропалительно жениться, я не понимала. Они ни дня не прожили вместе, и когда я получила первое письмо от дочери, то сначала даже не сообразила, что за Мария Лагутина мне пишет!

Сережа погиб в первый же год войны, а Маняша, слава богу, вернулась живой и здоровой, хотя и была пару раз ранена.

Это было тяжелое время: вечное беспокойство за дочь сводило меня с ума: я больше не доверяла своему предвидению. В Ташкент мощным потоком хлынули эвакуированные, и нам пришлось потесниться: две москвички, мать и дочь, разделили с нами кров. Это оказалось радостное соседство, потому что Ольга Спиридоновна стала мне душевной подругой, хотя и была намного старше. К сожалению, она умерла, не дождавшись конца войны. С ее дочерью Лерой мы не особенно дружили, но как-то сосуществовали вместе.

Произошло еще одно событие, которое изменило наши с Федотом Игнатьевичем отношения, до той поры вполне дружеские. Как ни странно, после отъезда Маняши нам с ним стало легче – если не принимать в расчет постоянное за нее беспокойство. Маняша была очень ревнива и считала Федота Игнатьевича своей собственностью, а меня слегка третировала. Я покорно отстранялась. А теперь мы с ним сильно сблизились душевно. И не только.

Это случилось однажды ночью: мне приснился страшный сон, и я закричала. Потом оказалось, что как раз в этот час Маняша была ранена. Федот Игнатьевич в испуге прибежал со своей половины (это было еще до подселения эвакуированных), принес воды, а потом присел ко мне на кровать…

Не знаю, что вдруг случилось: за все годы мне ни разу не приходила в голову мысль о возможности физической близости между нами! Да и Федот Игнатьевич был уже далеко не молод, давно разменяв седьмой десяток. Но тем не менее это произошло. Федот Игнатьевич был потрясен, пожалуй, даже больше меня, так что потом я его еще и успокаивала. Я заснула в его объятиях, хотя ближе к утру он ушел к себе, чтобы дать мне спокойно поспать. Когда я вышла к завтраку, Федот Игнатьевич страшно покраснел – просто до слез, а я обняла его и поцеловала:

– Не переживайте так, дорогой! Ничего страшного не случилось! Все в порядке – я же ваша жена!

Он с волнением вгляделся в мое лицо, потом тихо спросил:

– И я вам никак не противен?

– О чем вы говорите?! Я очень вас люблю, как вы можете быть мне противны?! Ближе вас у меня никого нет!

Я действительно любила Федота Игнатьевича – конечно, совсем не так, как Алешу. Невозможно было не полюбить такого деликатного, заботливого и доброго человека. И вот после пятнадцати лет брака мы наконец на самом деле стали мужем и женой. У него словно началась вторая молодость, так он оживился, да и я расцвела.