Новый Органон - читать онлайн книгу. Автор: Фрэнсис Бэкон cтр.№ 22

Кое-что принесла деятельность алхимиков, но как бы случайно и мимоходом или из некоторого видоизменения опытов (как обычно делают механики), а не из какой-либо теории или науки. Ибо та теория, которую они измыслили, больше вносит путаницу в опыты, чем помогает им. Также и те, кто погрузились в так называемую естественную магию, открыли немногое, да она и легковесна и близка к плутовству.

Как религия предписывает, чтобы вера обнаруживалась в делах, так то же самое наилучшим образом применимо и к философии – судить о ней нужно по плодам и считать суетной ту, которая бесплодна, особенно если вместо плодов винограда и оливы она приносит шипы и чертополох споров и препирательств.

LXXІV

Признаки должно также брать из роста и развития философии и наук. Ибо то, что основано на природе, растет и увеличивается, а то, что на мнении, – меняется, но не растет. Поэтому, если бы эти учения не были подобны растениям, оторванным от своих корней, а держались бы у древа природы и питались бы от него, то никак не случилось бы то, что мы видим совершающимся уже в течение двух тысячелетий: то, что науки не выходят из своей колеи, остаются почти в том же состоянии и не получают заметного увеличения; они даже более процветали у первых создателей, а затем пришли в упадок. В механических же науках, основание которых – природа и свет опыта, мы видим, происходит обратное. Механические науки (с тех пор как они привлекли к себе внимание), как бы исполненные некоего дыхания, постоянно растут и увеличиваются. Сначала они грубы, затем пристойны, потом изощренны и постоянно возрастают.

LXXV

Должно рассмотреть еще один признак, если только здесь уместно название признака, ибо это скорее свидетельство, притом самое сильное из всех свидетельств. Это – собственное признание сочинителей, за которыми люди ныне следуют. Ведь даже те, кто с такой твердой уверенностью судят о вещах, все же обращаются к жалобам на тонкость природы, смутность вещей и слабость человеческого разума, когда по временам приходят в себя. И если бы это делалось попросту, то могло бы одних, более боязливых, отвратить от дальнейших изысканий, а других, более смелых и более бодрых разумом, побудить и вдохновить к дальнейшему движению вперед. Однако они не довольствуются признанием этого для себя, но ставят вне пределов возможного, что было не познано или не затронуто ими или их учителями, и как бы на основе своей науки объявляют, что это невозможно познать или совершить. Так они с величайшей надменностью и завистью превращают слабость своих открытий в клевету против самой природы и в упадок духа у всех других. Отсюда и получилась школа Новой Академии, которая открыто провозгласила невозможность познания и приговорила людей к вечному мраку. Отсюда и мнение, что формы или истинные различия вещей, которые в действительности суть законы чистого действия, открыть невозможно и что они лежат за пределами человеческого. Отсюда и эти суждения в области действия и практики: что тепло солнца совершенно отличается от тепла огня, то есть что не следует людям думать, будто с помощью огня можно вывести или образовать что-либо подобное тому, что происходит в природе. Отсюда и это суждение: только составление есть работа человека, а смешивание – работа единой природы, то есть люди не должны надеяться посредством науки произвести или преобразовать какое-либо из тел природы. Итак, это свидетельство легко убедит людей в том, что им не следует соединять свою судьбу и труды с учениями, которые не только безнадежны, но и обречены на безнадежность.

LXXVІ

Нельзя оставить без внимания и тот признак, что среди философов некогда было столько противоречий и такое разнообразие самых школ. Это достаточно показывает, что дорога от чувств к разуму не была достаточно надежна, так как один и тот же предмет философии (а именно – природа вещей) был подвергнут столь смутным и многообразным блужданиям. И хотя в настоящее время разногласия и противоположности учений относительно самих начал и систем философии в большей части уже угасли, однако еще остаются бесчисленные вопросы и споры относительно отдельных частей философии. А это ясно доказывает, что ни в самих философиях, ни в способе доказательств нет ничего верного или здравого.

LXXVІІ

Люди полагают, что философия Аристотеля во всяком случае принесла большее единогласие, ибо после того, как она появилась, более древние философии прекратились и отмерли, а в те времена, которые за нею последовали, не было открыто ничего лучшего; так что эта философия столь хорошо построена и обоснована, что покорила себе и прошедшее и будущее время. Но, во-первых, ложно то, что люди думают о прекращении древних философий после издания трудов Аристотеля. Еще долго после того, до самых времен Цицерона и до последовавших за ним веков, существовали труды древних философов. Но позднее, когда по причине нашествия варваров на Римскую империю человеческая наука потерпела как бы кораблекрушение, тогда-то философии Аристотеля и Платона были сохранены потоком времени, как доски из более легкого и менее прочного материала. Обманулись люди и относительно единогласия, если рассмотреть дело острее. Ибо истинное единогласие состоит в совпадении свободных суждений после того, как вопрос исследован. Но величайшее большинство тех, кто пришли к согласию с философией Аристотеля, подчинилось ей по причине составленного заранее решения и авторитета других. Это скорее послушание и подчинение, чем согласие. Но если бы даже это было истинное и широкое согласие, то согласие не только не должно считаться надежным авторитетом, а, наоборот, служит сильным доводом в пользу противного мнения. Общее согласие – самое дурное предзнаменование в делах разума, исключая дела божественные и политические, где есть право подачи голоса. Ибо большинству нравится только то, что поражает воображение и охватывает ум узлом обычных понятий, как сказано выше. Поэтому отлично подходит к делам разума то, что Фокион ⁷⁸говорил о нравах: «Люди, если множество людей соглашается с ними или выносит одобрение им, должны тотчас проверять себя, в чем они ошиблись или согрешили». Этот признак принадлежит к самым неблагоприятным. Итак, уже сказано, что признаки для истинности и здравости философий и наук, которыми ныне пользуются, неблагоприятны, – искать ли их из самих начал философии и наук, или из их результатов, или из их движения вперед, или из признания сочинителей, или из общего согласия.

LXXVІІІ

Теперь нужно подойти к причинам заблуждений и такого долгого сохранения их во все века. Причины эти многочисленны и могущественны, и устраняют всякое удивление тому, что все приведенное мною оставалось до сих пор скрытым от людей. Остается удивляться только тому, что оно теперь наконец пришло на ум одному из смертных и возникло в чьей-то мысли. Мы даже считаем, что это скорее дело счастливого случая, чем какой-либо выдающейся способности. Это скорее надо считать порождением времени, чем дарования.

Во-первых, число всех веков, если правильно обдумать дело, сводится к большой скудости. Ибо из двадцати пяти столетий, которые обнимает наука и память людей, едва ли можно выбрать и отделить шесть столетий, которые были бы плодотворны для наук или полезны для их развития. Пустынь и безлюдий не меньше во времени, чем на земле. По справедливости можно насчитать только три периода наук: один – у греков, другой – у римлян, третий – у нас, то есть – у западных народов Европы; и каждому из них можно уделить не более двух столетий. А промежуточные времена мира были несчастливы в посеве и урожае наук. И нет причины для того, чтобы упоминать арабов или схоластов, потому что в эти промежуточные времена они скорее подавляли науку многочисленными трактатами, чем прибавляли ей весу ⁷⁹. Итак, первая причина такого ничтожного преуспевания наук по всей справедливости должна быть отнесена к ограниченности времени, которое благоприятствовало им.