Новый Органон - читать онлайн книгу. Автор: Фрэнсис Бэкон cтр.№ 19

Есть ряд других философов, которые, усердно и тщательно потрудившись над немногими опытами, отважились вымышлять и выводить из них свою философию, удивительным образом извращая и толкуя все остальное применительно к ней.

Существует и третий род философов, которые под влиянием веры и почитания примешивают к философии богословие и предания. Суетность некоторых из них дошла до того, что они выводят науки от духов и гениев. Таким образом, корень заблуждений ложной философии троякий: софистика, эмпирика и суеверие.

LXІІІ

Наиболее заметный пример первого рода являет Аристотель, который своей Логикой испортил естественную философию, так как построил мир из категорий и приписал человеческой душе, благороднейшей субстанции, род устремления второго порядка ⁷⁰; действие Плотности и Разреженности, посредством которых тела получают большие и меньшие размеры или протяженность, он определил безжизненным различением Действия и Способности; утверждал, что каждое тело имеет свое собственное единственное движение, если же тело участвует в другом движении, то источник этого движения находится в другом теле; и неисчислимо много другого приписал Природе – по своему произволу. Он всегда больше заботился о том, чтобы иметь на все ответ и словами высказать что-либо положительное, чем о внутренней истине вещей. Это обнаруживается наилучшим образом при сравнении его философии с другими философиями, которые славились у греков. Действительно, Гомеомерии – у Анаксагора, Атомы – у Левкиппа и Демокрита, Земля и Небо – у Парменида, Раздор и Дружба – у Эмпедокла, Растворение тел в безразличной природе огня и возвращение их к плотному состоянию – у Гераклита, – все это имеет в себе что-либо от естественной философии, напоминает о природе вещей, об опыте, о телах. В физике же Аристотеля нет ничего другого, кроме звучания диалектических слов. В своей метафизике он это вновь повторил под более торжественным названием, как будто желая разбирать вещи, а не слова. Пусть не смутит кого-либо то, что в его книгах о животных, в проблемах и в других его трактатах часто встречается обращение к опыту. Ибо его решение принято заранее и он не обратился к опыту, как должно, для установления своих мнений и аксиом; но, напротив, произвольно установив свои утверждения, он притягивает к своим мнениям искаженный опыт, как пленника. Так что в этом отношении его следует обвинить больше, чем его новых последователей (род схоластических философов), которые вовсе отказывались от опыта.

LXІV

Эмпирическая школа философов выводит еще более нелепые и невежественные суждения, чем школа софистов или рационалистов, потому что эти суждения основаны не на свете обычных понятий (кои хотя и слабы и поверхностны, но все же некоторым образом всеобщи и относятся ко многому), но на узости и смутности немногих опытов. И вот, такая философия кажется вероятной и почти несомненной тем, кто ежедневно занимается такого рода опытами и развращает ими свое воображение; всем же остальным она кажется невероятной и пустой. Яркий пример этого являют химики и их учения. У других это вряд ли встречается теперь, разве только в философии Гильберта. Но пренебречь предосторожностью против такого рода философии не следует. Ибо я уже предчувствую и предсказываю, что если люди, побужденные нашими указаниями и распростившись с софистическими учениями, серьезно займутся опытом, то тогда, вследствие преждевременной и торопливой горячности разума и его стремления вознестись к общему и к началам Вещей, возможно возникнет большая опасность от философий этого рода. Это зло мы должны предупредить уже теперь.

LXV

Извращение философии, вызываемое примесью суеверия или теологии, идет еще дальше и приносит величайшее Зло философиям в целом и их частям. Ведь человеческий разум не менее подвержен впечатлениям от вымысла, чем впечатлениям от обычных понятий. Полемическая философия и софистики запутывают разум, другая же философия, полная вымыслов и как бы поэтическая, больше льстит ему. Ибо в людях не меньше честолюбия разума, чем честолюбия воли, особенно в глубоких и высоких дарованиях.

Яркий пример этого рода мы видим у Греков, преимущественно у Пифагора; но у него философия смешана с грубым и обременительным суеверием. Тоньше и опаснее это изложено у Платона и у его школы. Встречается оно и в частях других философий – там, где вводятся отвлеченные формы, конечные причины, первые причины, где очень часто опускаются средние причины и т. п. Этого надо как можно больше остерегаться. Апофеоз заблуждений есть злейшее дело, и поклонение суетному равносильно чуме разума. Однако, погрузившись в эту суету, некоторые из новых философов с величайшим легкомыслием дошли до того, что попытались основать естественную философию на первой главе Книги Бытия, на Книге Иова и на других священных писаниях. Они ищут мертвое среди живого. Эту суетность надо тем более сдерживать и подавлять, что из безрассудного смешения Божественного и человеческого выводится не только фантастическая философия, но и еретическая религия. Поэтому спасительно будет, если трезвый ум отдаст вере лишь то, что ей принадлежит.

LXVІ

Уже достаточно сказано о недостаточной достоверности философий, основанных либо на обычных понятиях, либо на немногочисленных опытах, либо на суеверии. Далее надо сказать о порочном материале созерцания, особенно в естественной философии. Разум человеческий отравляется рассмотрением того, что совершается в механических ремеслах, в которых тела чаще всего изменяются путем соединения или разделения; разум предполагает, будто нечто подобное совершается во всеобщей природе вещей. Отсюда возникла выдумка об элементах и их соединении для образования естественных тел ⁷¹. С другой стороны, если человек созерцает природу в ее свободном состоянии, он встречается с видами вещей, животных, растений, минералов. Отсюда он легко склоняется к заключению, что в природе существуют какие-то первичные формы Вещей, которые природа стремится воспроизвести, и что остальное разнообразие Вещей происходит из препятствий и отклонений, возникающих в процессе творчества природы, или из столкновений различных видов и из пересаживания одного вида в другой. Первое соображение породило для нас идею о первых элементарных качествах, второе о скрытых свойствах и специфических способностях. И то и другое – пустые созерцания, в которых душа успокаивается и отвращается от более твердого знания. Врачи, однако, дали нечто лучшее, говоря о вторичных состояниях и действиях вещей, как протяжение, отталкивание, разрежение, сгущение, расширение, сжимание, раздробление, созревание и т. п. Они преуспели бы больше, если бы двумя вымыслами (о которых я уже говорил) – простых качеств и специфических способностей – не портили того, что было ими намечено правильно относительно вторичных свойств их, сведенных к первым качествам и их тонким несоразмеримым смешениям; и если бы еще более усердным наблюдением довели их до качеств третьей и четвертой степени, вместо того чтобы преждевременно оборвать рассмотрение. Подобные способности (я не говорю те же самые) нужно искать не только в способах врачевания человеческого тела, но и в изменениях других тел природы.