Масштаб. Универсальные законы роста, инноваций, устойчивости и темпов жизни организмов, городов, экономических систем и компаний | Джеффри Уэст | страница 83 | LoveRead.ec

Трудно не увидеть в Масдаре не живой, многогранный, самостоятельный город, а, по сути дела, увеличенный пригородный технопарк с частным жильем. Во многих отношениях его идеология является следствием концепции города-сада Эбенезера Говарда, привнесенной в культуру высоких технологий XXI в., – за исключением того, что спроектирован он не для рабочей бедноты, а для привилегированного класса. Николай Урусофф, работавший с 2004 по 2011 г. архитектурным критиком газеты New York Times, заявил, что Масдар – это квинтэссенция идеи огороженного коттеджного поселка: «кристаллизация еще одного глобального явления, все более четкого разделения мира на изысканные, дорогостоящие анклавы и огромные, бесформенные гетто, в которых такие вопросы, как экологическая устойчивость, мало кого занимают». Пока что рано судить, станет ли Масдар настоящим городом или останется всего лишь грандиозным, роскошным «коттеджным поселком» посреди Аравийской пустыни.

Противоречия между формой и функцией, между городом и деревней, между органическим эволюционным развитием и скупостью лишенного украшений железобетона, а также между сложностью фрактальных кривых и поверхностей и простотой евклидовой геометрии остаются предметом продолжающихся дискуссий, не имеющих простых решений и не дающих очевидных ответов. Многие из современных архитекторов изучали различные аспекты этих продолжающихся противоречий, боролись или экспериментировали с ними. Сравнить хотя бы заявление Нимейера, в котором он отвергает «жесткое и несгибаемое» и приветствует «свободно текущие, чувственные кривые», с реальным воплощением некоторых из его бездушных бетонных зданий. Вспомнить хотя бы об органическом изяществе терминала авиакомпании TWA, который построил в нью-йоркском аэропорту имени Кеннеди Ээро Сааринен, или причудливый концертный зал, созданный в Лос-Анджелесе Фрэнком Гери, и его же волшебный музей в испанском городе Бильбао, или великолепное здание Сиднейской оперы, созданное Йорном Утзоном, или даже тот возвышающийся над Лондоном странный фаллический символ, прозванный «Огурцом», – его придумал тот же самый Фостер, который строит сейчас в пустыне свой квадратный город. На противоположном от идей Ле Корбюзье и его учеников конце этого дискуссионного спектра находится россыпь таких замечательных архитекторов, как Антонио Гауди в Испании или Брюс Гофф в США. Эти двое, по-видимому, ничем не ограничивали полет своего воображения и охотно воплощали самые фантастические органические сооружения, свидетельством чему служат главный шедевр Гауди, потрясающий храм Святого Семейства (Саграда Фамилиа) в Барселоне, или построенный Гоффом дом семьи Бавинджер в городе Норман, штат Оклахома: источником вдохновения его проекта стала знаменитая последовательность чисел Фибоначчи, проявляющаяся в строении раковины наутилуса, цветка подсолнечника и спиральных галактик.

Все эти примеры относятся к новаторским проектам отдельных зданий, но они не имеют никаких аналогов в проектах целых городов или городского развития, если не считать вариаций на тему города-сада. Однако в 1980-х гг. возникло так называемое движение Нового урбанизма, бывшее попыткой сопротивления некоторым из проблем, порожденных обществом, в котором господствуют автомобили, сталь и бетон, где люди отчуждаются друг от друга, а долгие переезды между домом и работой становятся нормой. Это движение выступало за возврат, как архитектурный, так и социальный и коммерческий, к многогранным районам смешанного назначения с особым акцентом на проектирование структур общественного пользования, благоприятных для пешеходов и общественного транспорта. Его идеи во многом были вдохновлены критическими работами великих урбанистов Льюиса Мамфорда и Джейн Джекобс, напоминавших нам, что города – это не только инфраструктура, обслуживающая автомобили, и корпоративные высотки из стали и бетона, но прежде всего люди.

Джейн Джекобс приобрела громкую известность в 1950-х и 1960-х гг. в связи со своей борьбой против планов прокладки через нью-йоркский район Гринвич-Виллидж, в котором она жила в то время, четырехполосного шоссе автострадного типа. Дело было в самый разгар эпохи «городской реновации» и «расчистки трущоб», когда в центральных районах городов возводились малопривлекательные высотные многоквартирные дома и прокладывались многополосные автострады, сооружаемые практически без учета существующей городской структуры и человеческих ощущений. Вдохновителем всей этой деятельности в Нью-Йорке был Роберт Мозес, могущественный организатор, который занимался преобразованием и омоложением городской инфраструктуры в течение почти сорока лет. Хотя он сделал немало полезного для Нью-Йорка, в том числе построил мосты и автострады, соединившие Манхэттен с другими частями города, его достижения доставались ценой уничтожения многих старых районов.

Важным элементом проекта Мозеса было строительство Автострады Нижнего Манхэттена (Lower Manhattan Expressway), которая должна была пройти прямо через районы Гринвич-Виллидж, Вашингтон-Сквер и Сохо^[110]. Джейн Джекобс возглавила борьбу против такого беспрецедентного захвата земли, утверждая, что этот проект уничтожит существенные черты города. Долгая и ожесточенная борьба закончилась ее победой. В течение этого времени ее активно поливали грязью, причем не только политики и застройщики, но и многие градостроители и архитекторы, в том числе Льюис Мамфорд, который считал ее безответственным сентиментальным реакционером, стоящим на пути прогресса и будущего коммерческого процветания Нью-Йорка. В лучших традициях школы Ле Корбюзье, проект Мозеса также предполагал снос множества кварталов города и строительство на их месте роскошных высоток. Хотя во многих других районах города эти планы были осуществлены, в Гринвич-Виллидж им не суждено было сбыться. Тем не менее они привели к созданию района Вашингтон-Сквер-Виллидж, застроенного Нью-Йоркским университетом (NYU), в котором впоследствии стали селить преподавателей университета. Я сам имел удовольствие жить там несколько раз, во время длительных командировок в NYU. Мне там очень понравилось – не то чтобы мне так уж нравилось жить в стандартной современной многоквартирной высотке, но зато прямо за дверью начиналась восхитительно интересная жизнь Гринвич-Виллидж, Сохо и Маленькой Италии. Эти районы населяют все те безумцы, благодаря которым и возникает вся та суета, все те художественные галереи, рестораны и всевозможные культурные проекты, которые делают Нью-Йорк таким великим городом. И все это Мозес мог бы, хотя и ненамеренно, уничтожить, если бы не святая заступница Джейн. И Нью-Йорк, и все мы должны быть вечно благодарны ей за это.

От подобных программ городской реновации и расчистки трущоб, хотя они всегда проводились с самыми лучшими намерениями и часто по вполне основательным причинам, пострадали многие крупные города по всему миру. Слишком часто не принималось в расчет чувство общности, не говоря уже об участи переселяемых, что приводило к бесчисленным непредвиденным последствиям. Слишком во многих случаях прокладка лишенных съездов автострад приводила к разбиению исторических районов на изолированные островки, в буквальном смысле слова отрезанные от основных магистралей города. В сочетании с возведением безликих высотных жилых комплексов эти островки часто превращались в рассадники отчуждения и преступности. Лучшим доказательством справедливости призывов Джейн Джекобс стало то, что огромные автострады, проложенные пятьдесят лет назад через центры крупных американских городов, например Бостона, Сиэтла или Сан-Франциско, сейчас сносят. Восстановить старые районы и возродить общественные структуры, складывавшиеся многими десятилетиями, не так-то просто, но города обладают большой жизнестойкостью и способностью к адаптации, и в них, несомненно, разовьется что-нибудь новое и неожиданное.