— Как это мне не пришло в голову, Эми, —
заметил мистер Доррит величественно-покровительственным тоном, достойным самого
лорда Децимуса. — Ведь ты могла бы написать им и от моего имени пригласить их
тоже к обеду сегодня. Кто-нибудь — кха — мог бы даже съездить за ними, а потом
отвезти их домой. У нас нашлась бы — кхм — лишняя гондола. Жаль, я раньше об
этом не подумал. Прошу тебя, Эми, напомни мне о них завтра.
Крошка Доррит отнюдь не была уверена, что это
милостивое приглашение обрадует мистера Гоуэна, однако пообещала напомнить.
— А позвольте узнать, мистер Генри Гоуэн пишет
— кха — портреты? — осведомился мистер Доррит.
Мистер Спарклер высказался в том смысле, что
мистер Генри Гоуэн пишет все, на что ни подвернется заказ.
— Так у него нет никаких пристрастий? —
спросил мистер Доррит.
Мистер Спарклер, которого любовь вдохновила на
остроумие, ответил, что всякое пристрастие требует особой обуви: для охоты нужны
охотничьи сапоги, для игры в крикет спортивные туфли. А мистер Генри Гоуэн, как
он мог наблюдать, всегда ходит в обыкновенных башмаках.
— Никакой специальности? — спросил мистер
Доррит.
Слово было слишком трудное для мистера
Спарклера, к тому же непривычное напряжение уже утомило его мозг, и он отвечал.
— Нет, благодарю вас. Я этого не ем.
— Так или иначе, — сказал мистер Доррит, — мне
было бы весьма лестно чем-либо выразить — кха — отпрыску столь уважаемого рода
свою готовность быть ему полезным и способствовать — кхм — развитию его
таланта. В качестве — кха — скромного знака внимания я, пожалуй, закажу ему
свой портрет. А если этот опыт — кха — удовлетворит обе стороны, можно будет
распространить его и на других членов моего семейства.
Исключительно смелая и оригинальная мысль
осенила мистера Спарклера: пользуясь случаем, заметить, что перед некоторыми
членами упомянутого семейства (слово «некоторыми» подчеркнуть голосом)
бессильна кисть любого художника. Однако за отсутствием подходящих слов эта
мысль так и не обрела выражения.
Последнее было тем огорчительней, что мисс
Фанни сразу же загорелась идеей портрета и стала просить отца привести эту идею
в исполнение. Ведь похоже на то, говорила она, что мистер Гоуэн ради союза со
своей хорошенькой женой отказался от куда более выгодных и заманчивых
перспектив; любовь в шалаше, писание картин ради куска хлеба — все это так
интересно, что папа непременно должен дать ему заказ, хотя бы он даже совсем не
умел писать портреты; а он, кстати сказать, умеет, они с Эми сегодня имели
случай убедиться в этом, сравнив потрет его работы с оригиналом, который на
полотне выглядит как живой. Эти слова повергли мистера Спарклера в полное
отчаяние (на что, весьма возможно, и были рассчитаны); ибо если по ним и
выходило, что мисс Фанни не глуха к голосу страсти нежной, то, с другой
стороны, она так явно находилась в полнейшем неведении относительно его,
мистера Спарклера, чувств, что у него глаза на лоб полезли от ревности к
неизвестному сопернику.
После обеда они вновь нырнули в объятия волн,
и вновь вынырнули из них у подножья Оперы. Сопровождаемые одним из гондольеров,
который шел впереди на манер Тритона
[17]
с большим парусиновым фонарем в руке,
они поднялись по широкой лестнице и вошли в свою ложу, которой суждено было
стать для мистера Спарклера камерой пыток. В зале было темно, а в ложе светло;
туда то и дело являлись разные джентльмены, засвидетельствовать свое почтение
барышням Доррит, и Фанни так оживленно болтала с ними, принимала такие
обольстительные позы, обмениваясь милыми шутками или споря насчет того, кто да
кто сидит в дальних ложах, что злосчастный Спарклер возненавидел весь род
человеческий. Лишь после представления два обстоятельства несколько утешили
его. Надевая мантилью, она дала ему подержать свой веер, а затем он вновь
удостоился редкостной привилегии вести ее по лестнице. То была лишь малость, но
и эту малость мистер Спарклер счел достаточной для поддержания своего духа; не
исключено, что и мисс Фанни рассуждала так же.
Тритон с фонарем уже стоял наготове у двери
ложи, и такие же Тритоны с такими же фонарями дожидались у дверей других лож.
Дорритовский Тритон низко опустил фонарь, освещая лестницу, и зрелище
прелестных ножек, мелькающих на ступенях, прибавило еще несколько массивных
звеньев к тяжелым оковам мистера Спарклера. В толпе у театрального подъезда
случился Бландуа из Парижа. Он приветствовал мисс Фанни и пошел с ней рядом.
Крошка Доррит шла впереди с братом и миссис
Дженерал (мистер Доррит предпочел остаться дома), но у самой воды все маленькое
общество снова сошлось вместе. Увидев рядом с собой Бландуа, галантно
помогавшего Фанни войти в гондолу, Крошка Доррит вздрогнула снова.
— Гоуэна сегодня постигла утрата, — сказал
Бландуа, — уже после того, как вы осчастливили его своим посещением.
— Утрата? — переспросила Фанни, расставшись с
обездоленным Спарклером и проходя на свое место.
— Да, утрата, — повторил Бландуа. — Его пес,
Лев. Он в это время держал в руке руку Крошки Доррит.
— Околел, — сказал Бландуа.
— Околел? — откликнулась Крошка Доррит. — Этот
чудесный пес?
— Что поделаешь, милые барышни, — сказал
Бландуа, с улыбкой пожимая плечами. — Кто-то отравил этого чудесного пса. Доги,
как и дожи, смертны!
Глава 7
Преимущественно Плющ и Пудинг
Миссис Дженерал, уверенной, как всегда, рукой
натягивая бразды приличий, неустанно заботилась о придании внешнего лоска своей
милой юной приятельнице, а милая юная приятельница прилагала все силы, чтобы
эти заботы не пропали зря. Ничто в ее прошлой нелегкой жизни не давалось ей
таким тяжелым трудом, как нынешние старания приобрести с помощью миссис
Дженерал лакированную поверхность. Ей, правда, было очень не по себе под
ровными взмахами кисточки с лаком; но она так же покорно подчинялась семейным
требованиям теперь, в дни блеска, как подчинялась им прежде, в дни нищеты, и ее
личные склонности значили для нее не больше, чем чувство голода в те времена,
когда она отказывала себе в обеде, чтобы накормить отца ужином.