— Да, — сказала Кейт.
— Что ж, он поправится — плечо разбито, но он встанет. За ним этот китаец здорово ухаживает. Конечно, он нескоро сможет поднять что-нибудь левой рукой. Сорок четвертый калибр дырявит человека основательно. Если бы не вернулся китаеза, он бы истек кровью и вы бы сейчас были у меня в тюрьме.
Кейт не дышала — слушала, старалась по словам, по тону угадать, что будет дальше, — и не могла.
— Мне так жалко, — сказала она тихо.
Глаза шерифа ожили.
— А вот это уж вы оплошку допускаете, — сказал он. — Жалко вам, как же. Я знал одного вашей породы — вздернул его двенадцать лет назад на площади перед окружной тюрьмой. У нас тогда вешали.
Комнатка с кроватью темного красного дерева, с умывальником (мраморная раковина, таз, кувшин и дверца, где ночной горшок), а по стенам бессчетно повторенные розочки обоев — комната была бездыханно тиха.
Шериф поглядел на репродукцию, изображающую трех лишенных туловища ангелочков, три головки, кудрявые и ясноглазые, а там, где положено быть шее, — крылышки вроде голубиных. Шериф нахмурился.
— Странная картинка для бардака, — сказал он.
— До меня еще висела, — сказала Кейт, чувствуя, что сейчас он перейдет к делу.
Шериф выпрямился в креслице, разнял пальцы, сжал ими подлокотники. Даже ягодицы его несколько поджались.
— Вы двоих младенцев бросили, — сказал он. — Сыновей своих. Но не бойтесь. Я вас возвращать домой не стану. Я бы даже приложил немалые усилия, чтоб не дать вам возвратиться. Знаю вашу породу. Я могу выгнать вас за черту округа, а соседний шериф погонит вас дальше — и так, пока не плюхнетесь в Атлантический океан. Но не стану этого делать. Блядь есть блядь. Живите себе. Только не доставляйте мне хлопот. Кейт спокойно спросила:
— Как я должна себя вести?
— Вот так-то лучше, — сказал шериф. — Сейчас объясню. Вы здесь, я слышу, изменили имя, взяли другую фамилию. Ее и держитесь. Придумали, наверно, и место, откуда родом. Вот и будем считать, что прибыли вы в Салинас прямиком оттуда. А болтнуть захочется в пьяном виде, по какой причине прибыли, — так пусть причина ваша держится подальше от Кинг-Сити.
Кейт улыбнулась, и улыбочка была не напускной. Шериф ей уже начал нравиться; она ощутила к нему доверие.
— Еще об одном я подумал, — сказал он. У вас много знакомых в Кинг-Сити?
— Нет.
— Я слышал насчет той вязальной спицы, — заметил шериф как бы вскользь. Так вот, сюда может зайти кто-нибудь из знакомых. Волосы у вас не крашеные?
— Нет.
— Покрасьте в черный цвет, брюнеткой побудьте. А схожие лица сплошь и рядом встречаются.
— А это? — Она коснулась шрама тонким пальцем.
— Ну, это у нас будет просто… как его… Забыл слово, черт его дери. С утра еще помнил.
— Совпадение?
— Вот именно, случайное совпадение. На этом шериф, очевидно, кончил. Он достал табак, курительную бумагу и свернул корявую, неровную сигарету. Отломил спичку от блока, чиркнул ею, подождал, пока едко-серный синеватый огонек не пожелтеет. Сигарета закурилась косо, одним боком.
— Вы мне грозите чем-то? — спросила Кейт. — То есть вы что-то сделаете, если я…
— Нет, не грожу. Хотя если придется, то смогу, пожалуй, прижать крепенько. Нет, я не хочу, чтобы из-за вас, из-за ваших поступков и слов вышел вред мистеру Траску или его малышам. Считайте, что миссис Траск умерла, а живет другая женщина — и у нас с вами не будет ссор.
Он встал, пошел к дверям. Обернулся.
— У меня есть сын — ему двадцать исполняется. Рослый, довольно красивый, со сломанным носом. Его все любят. Я не хочу, чтоб он сюда ходил. Я Фей скажу тоже. Пускай к Дженни ходит. Если придет сюда, отправьте его к Дженни.
И закрыл за собой дверь. Кейт усмехнулась, глядя себе на руки, на пальцы.
4
Фей повернулась в кресле, взяла ломтик ореховой паночи. И, набив рот сладким, заговорила снова:
— Мне и теперь не нравится. Тогда тебе сказала и повторю сейчас. Твои светлые волосы шли тебе больше. Не знаю, с какой стати ты покрасилась. У тебя такая светлая кожа.
«Что она — мысли читает?» — Кейт невольно поежилась, вспоминая как раз о совете шерифа. Ногтями указательного и большого пальцев зацепила волосок, слегка потянула. Отменно умна Кейт. И в ответ сказала ложь, лучше которой нет, — сказала правду.
— Я не хотела говорить тебе. Я покрасилась, чтобы меня не узнали, чтобы не вышел вред моим близким.
Фей встала с кресла, подошла, поцеловала Кейт.
— Какая ты славная, детка. Какая заботливая.
— Давай попьем чаю, — сказала Кейт. — Я принесу.
Вышла и в коридоре, по пути на кухню, кончиками пальцев стерла со щеки поцелуй.
Фей села, взяла еще один коричневый ломтик — с цельным орехом. Положила в рот, куснула и наткнулась на кусочек скорлупы. Острый этот клинышек угодил в дупло больного зуба, на самый нерв. Нестерпимо-голубым огнем вспыхнула боль. Лоб взмок от пота. Когда Кейт вернулась с чайником и чашками на подносе, Фей мычала в муке, скрюченным пальцем копаясь во рту.
— Что с тобой? — вскричала Кейт.
— Зуб… скорлупка попала…
— Дай взгляну. Открой, покажи — где. Поглядев в раскрытый рот, Кейт подошла к столу с бахромчатой скатертью, взяла из вазы с грецкими орехами острую стальную ковырялку. В мгновение ока вынула кусочек скорлупы из зуба и, положив на ладонь, показала:
— Вот он.
Освобожденный нерв утих, боль из нестерпимой перешла в тупую.
— Такой крохотный? А казалось, кол вонзился. Душенька, выдвинь второй ящик сверху, где мои лекарства. Возьми камфарную настойку опия и вату. Вложи, пожалуйста, мне ватку в зуб.
Кейт принесла опий и, макнув, вложила ватку в дупло все той же палочкой для выковыривания орехов.
— Его вырвать надо.
— Я знаю. Я вырву.
— У меня целых трех нет с этой стороны.
— А вовсе и не видно… Я даже ослабла вся. Дай, пожалуйста, микстуру Пинкем. Фей отлила из бутылки с микстурой, выпила. — Что за чудесное лекарство, — произнесла со вздохом облегчения. — Эта Лидия Пинкем была прямо целительница божья.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
1
День был ясный, вечерело. В окне виднелась гора Фримонт-Пик, залитая розовым закатом. Издали, с Кастровилльской улицы, донесся мелодичный звон колокольцев — восьмерка лошадей, везущая зерно, спускалась в долину. В кухне сражался с кастрюлями повар. Что-то прошуршало вдоль стены, раздался тихий стук в дверь.
— Входи, слепенький, — отозвалась Фей.
Дверь открылась, щуплый и сгорбленный слепой тапер встал на пороге, ожидая звука, чтобы определить, где она.