— Можно с тобой поговорить?
— А почему нет? Давай. Только тише, а то отец придет. Знаешь, какой он любопытный.
Арон сел на кровать. Кейл долго ждал, пока брат заговорит, но тот молчал, и тогда он спросил сам:
— Чего молчишь? У тебя неприятности?
— Нет, все нормально. Поговорить вот надо… Знаешь, Кейл, не хочу я больше учиться в колледже.
Кейл резко повернулся.
— Не хочешь учиться? Почему?
— Не нравится и все.
— Ты хоть отцу еще не сказал? Расстроится он. Мало того, что я не учусь, теперь вот ты. И чем же ты хочешь заняться?
— Попробую на ферме хозяйствовать.
— А как Абра?
— Она давно сказала, что согласна.
Кейл испытующе посмотрел на брата.
— Ферма-то в аренду сдана.
— Как раз об этом я и думаю.
— На земле много не заработаешь, — сказал Кейл.
— Мне много не надо. А на жизнь хватит.
— «На жизнь хватит» — нет, мне это не подходит. Мне нужно много денег, и я их заработаю.
— Каким образом?
Кейл почувствовал себя гораздо старше, чем его брат, и опытнее в житейских делах. Ему захотелось подбодрить, поддержать его.
— Пока ты учишься, я бы начал зарабатывать и копить деньги. Потом, когда окончишь колледж, можем партнерами стать. Я буду чем-нибудь одним заниматься, а ты — другим. Думаю, у нас дело пойдет.
— Не хочу я возвращаться в колледж. Не обязан я.
— Отец хочет, чтобы ты учился.
— Мало ли что он хочет.
Теряя терпение, Кейл пристально вглядывался в брата, в его словно бы выгоревшие волосы, в его широко поставленные глаза, и вдруг со всей отчетливостью понял, почему отец так любит Арона.
— Иди лучше спать, — сказал он как отрезал. — Закончи хоть семестр, а там видно будет. Ничего пока не решай.
Арон встал и пошел к двери.
— Кому же подарок? — спросил он.
— Отцу. Завтра увидишь после обеда.
— Не Рождество ведь.
— Знаю, что не Рождество. Но, может, еще лучше праздник.
Когда Арон ушел к себе, Кейл откинул блокнот со своего подарка пятнадцать новеньких, хрустящих от малейшего прикосновения банковских билетов и тщательно пересчитал их еще раз. Монтерейский окружной банк специально посылал за ними человека в Сан-Франциско, хотя согласился на такую операцию только после того, как были представлены убедительные доводы. Управляющий был ошарашен, он отказывался верить, что, во-первых, владельцем такой крупной суммы является семнадцатилетний юнец и что, во-вторых, тот желает получить ее наличными. Финансисты не любят, когда живые деньги переходят из рук в руки с такой легкостью, даже если это делается из родственных чувств. Уиллу Гамильтону пришлось представить банку поручительство в том, что деньги действительно принадлежат Кейлу, заработаны честным путем и, следовательно, тот имеет право распоряжаться ими по собственному усмотрению.
Кейл завернул билеты в бумагу, обмотал красной тесьмой и завязал каким-то немыслимым узлом, который отдаленно напоминал бантик. По виду в пакете мот лежать носовой платок или какая-нибудь другая пустячная вещица. Кейл сунул пакет в комод под рубашки и улегся, но сон не шел. Он был возбужден и робел, как мальчишка. Поскорее бы пришел и прошел завтрашний день, поскорее бы избавиться от злосчастного подарка. Он ломал голову, ища, что сказать отцу.
«Это — тебе».
«Что это?»
«Подарок».
Что последует дальше, Кейл не представлял. Он ворочался с бока на бок до тех пор, пока не забрезжил рассвет, потом встал, оделся и потихоньку выскользнул из дома.
На Главной улице Старый Мартин прохаживался метлой по мостовой. Городской совет никак не мог решить вопрос о приобретении подметальной машины. Старый Мартин рассчитывал сам сесть на эту машину, но жаловался: самые сливки молодым достаются. Мимо проехал мусорный фургон Бачигалупи, и Мартин завистливо посмотрел ему вслед. Вот оно, настоящее дельце. Наживаются, итальяшки паршивые.
Главная улица была пустынна, только два-три бродячих пса обнюхивали подворотни да у ресторации «Сан-францискские мясные блюда» наблюдалось кое-какое сонное движение. У входа стоял новенький таксомотор Пета Булена, поскольку его с вечера позвали отвести уильямсовских девиц к утреннему поезду в Сан-Франциско.
— Эй, парень, сигаретки не найдется? — окликнул Кейла Старый Мартин.
Кейл остановился и достал коробку «Мюратов».
— Ишь ты, шикарные! — сказал Мартин. — И уж огоньку пожалуй.
Кейл чиркнул спичкой и осторожно поднес ее Мартину, чтобы не опалить ему усы и бороду.
Мартин оперся на ручку метлы и, попыхивая сигаретой, досадливо изрек:
— Самые сливки молодым достаются. — И добавил: — Не, не дадут мне на машину сесть.
— Вы о какой машине? — спросил Кейл.
— Как о какой? О подметальной! Или не слышал? Ты, парень, видать, с луны свалился. — Мартин пребывал в убеждении, что всякий, кто мало-мальски наслышан о городских новостях, должен знать о подметальной машине. Он пустился в рассуждения, совершенно позабыв про Кейла. Может, у Бачигалупи и для него местечко найдется. Они, видать, сами деньги печатают. Три конных фургона уже и грузовик новый.
Кейл повернул на Алисальскую улицу, зашел на почту и заглянул в окошечко 632. Там ничего не было, и он отправился домой.
Ли был уже на нотах и готовил начинку для огромной индейки.
— Всю ночь бродил? — спросил Ли.
— Да нет, только что пройтись вышел.
— Волнуешься?
— Есть немного.
— На твоем месте я бы тоже волновался. Дарить подарки трудно. Хотя получать, наверное, еще труднее. Чудно, правда? Кофе хочешь?
— Не откажусь.
Ли вытер руки, налил чашку себе и Кейлу.
— Как тебе Арон?
— По-моему, нормально.
— Поговорить удалось?
— Пока нет, — соврал Кейл. Сейчас проще соврать. Иначе Ли начнет расспрашивать, а ему не хотелось говорить об Ароне. Сегодня его день. Он долго готовился к этому дню, ждал его, как праздника. Это будет его праздник.
Вошел заспанный Арон.
— Ли, ты на когда обед намечаешь?
— На полчетвертого или на четыре.
— А если в пять сделать?
— Можно и в пять, если Адам не против. А в чем дело?
— Абра только к пяти прийти может. Одну идею отцу собираюсь изложить и хочу, чтобы при ней.
— Ну что ж, в пять так в пять.
Кейл вскочил и поднялся к себе. Там он включил настольную лампу и сел. В нем кипела обида и досада. Арон отнимает у меня мой день, и как легко это у него получается. Мой праздник хочет своим сделать. И вдруг Кейлу стало невыносимо совестно. Он уронил голову на руки и начал твердить себе: «Я просто завидую. Да, я завистливый, в этом все дело. Я завидую, завидую. Но я не хочу никому завидовать». Он повторял снова и снова: «Завидую… завидую», — как будто признаваясь в этом чувстве, он хотел избавиться от него. От покаяния он перешел к самобичеванию: «Зачем я дарю отцу деньги? Разве я это ради него делаю? Нет, ради себя. Уилл Гамильтон правильно сказал — я пытаюсь купить его любовь. Нехорошо это, нечестно. Я вообще нехороший и нечестный. Исхожу завистью к Арону. Надо называть вещи своими именами».