История книгоиздания в Европе. Пять веков от первого печатного станка до современных технологий - читать онлайн книгу. Автор: Зигфрид Генрих Штейнберг cтр.№ 46

Папа Александр VI в 1501 году попытался ввести единообразную цензуру во всем христианском мире, объявил цензуру долгом всякой власти, ввел предварительную цензуру и церковный надзор даже над небогословскими книгами. К чести кёльнских печатников надо сказать, что они сразу же воспротивились попыткам папы распространить клерикальную власть за границы борьбы с еретическими сочинениями. Однако их смелый протест не возымел действия. Римская церковь, потрясенная до основания протестантской Реформацией и встревоженная растущей властью светского государства, пошла по пути, указанному Александром VI. Кардинал Карафа, реставратор инквизиции, в 1543 году постановил, что ни одна книга, ни старая, ни новая, независимо от ее содержания не может быть напечатана или продана без разрешения инквизиции. Джованни делла Каза, один из помощников Карафы, распорядился издать в Венеции первый список запрещенных книг; он включал в себя семьдесят наименований.

Еще более обширные списки были опубликованы во Флоренции (1552) и Милане (1554); а в 1559 году Карафа, теперь уже папа Павел IV, обнародовал первый общий Индекс запрещенных книг. Среди прочих он запретил сочинения нескольких кардиналов, стихи делла Каза и анонимную книгу «О благе Христа» – она чудом сохранилась в единственном экземпляре. Судя по докладу инквизиторов, по-видимому, она была похожа на «Подражание Христу» Фомы Кемпийского, самую читаемую религиозную книгу после Библии.

Во времена первой публикации индекса ^[25] светские власти уже овладели цензурой как орудием государства для защиты политических интересов, а не для спасения душ.

В Англии Генрих VIII стал первым монархом, который обнародовал список запрещенных книг (1529). В 1538 году он запретил ввозить книги, напечатанные за границей на английском языке. Эти королевские ордонансы наряду с привилегией, пожалованной Генрихом в 1543 году Графтону и Уитчерчу, демонстрируют ту любопытную смесь религиозных, политических и экономических мотивов, которая характеризует теорию и практику всех европейских государственных деятелей XVI века.

История книжных ярмарок во Франкфурте показывает, какое мертвящее действие оказывает вмешательство государства в интеллектуальную и коммерческую сферу. С конца XV века Франкфурт был центром немецкой книжной торговли и даже привлекал множество иностранных издателей и книготорговцев; известно, что туда приезжали и агенты Альда Мануция. В 1579 году франкфуртский книжный рынок был поставлен под надзор имперской цензурной комиссии, поскольку Франкфурт был вольным имперским городом; а ограниченность и лживость цензоров, управляемых иезуитами, начали душить и в конечном итоге вовсе разрушили процветающую книжную торговлю. К середине XVIII века франкфуртский книжный рынок был уже мертв. Последний ярмарочный каталог, выпущенный в 1750 году, содержал всего лишь 42 немецких, 23 латинских и 7 французских книг – и это в то время, когда в Германии ежегодно выходило около 1350 разных наименований.

В то же время Голландская республика демонстрировала прекрасные результаты применения номинальной цензуры в либеральном духе. Меры, принятые против Спинозы, которые возымели обратный эффект, были вызваны действиями «влиятельных групп» – еврейских раввинов, радикальных кальвинистов, оранжистов-монархистов. Торговая аристократия голландских городов, широко мыслящая и дальновидная, дала пристанище преследуемым евреям Испании и Португалии, французским гугенотам, немецким кальвинистам и польским социанианам. Приток квалифицированных мастеров и разносторонних бизнесменов обеспечил экономическое господство Нидерландов, в то время как либеральность их университетов и свобода печатной прессы сделали центром науки и журналистики Европы XVII века. Голландские издатели, прежде всего династия Эльзевиров, выпускали книги на латыни, французском, английском, немецком и голландском языках, и в этом отразился тот факт, что Голландия поистине была центром европейской грамотности.

Уклонение от цензора превратилось в тонкое искусство. Самым популярным способом обхода были фальшивые выходные данные. Они могли быть полностью вымышлены, или заявлять, что являются лишь «адресом до востребования» иностранного издателя, или вообще не указывать ни имени печатника, ни места публикации.

Лондонскому издателю Дж. Чарльзуорту хватило смелости издать революционные трактаты изгнанного итальянского философа Джордано Бруно. Но он принял меры предосторожности, чтобы представить дело так, будто бы De la causa, principio e uno, «О причине, начале и едином» (1584), была издана в Венеции, а De gli eroici furore, «О героическом энтузиазме» (1588), – в типографии «A. Байо, Париж».

Эльзевиры, как видно, прибегали к такому обману, чтобы ввести в заблуждение иностранных цензоров, а не из боязни неприятностей дома, поскольку ввиду известной терпимости голландской цензуры спорные книги, издаваемые в Нидерландах, в силу самого этого факта вызывали подозрения за границей. Так, Capricciosi e piacevoli ragion-amenti, «Прихотливые и приятные рассуждения», Пьетро Аретино (1660), опубликованные в «Космополи» без имени печатника, и Provinciales, «Письма к провинциалу», Паскаля с подписью «Кёльн, у Пьера де Валле» (1657) – определенно, а Leviathan, «Левиафан», Гоббса с подписью «Лондон, для Эндрю Крука» (1651) – возможно, были изданы Эльзевирами в Амстердаме.

Почти все великие произведения, которыми запомнилась французская литература творческого XVIII века, пришлось печатать либо за границей Франции, либо от лица вымышленного издателя. Lettres persanes, «Персидские письма», Монтескье (1721) были опубликованы в Голландии с подписью «Кёльн, у Пьера Марто». Этот «адрес до востребования», возможно придуманный Эльзевирами, которые впервые воспользовались им в 1660 году, охватывал множество книг и издателей, стремившихся избежать цензуры, и появлялся на титульных листах и религиозных, и порнографических сочинений. Considerations sur la cause de la grandeur des Romains et de leur decadence, «Размышления о причинах величия и падения римлян», Монтескье (1724) вышли в Амстердаме, а его Esprit de lois, «О духе законов» (1748), – в Женеве. Революционные книги Руссо публиковались в Голландии: La Nouvelle Heloise, «Новая Элоиза» (1761), и Du Contrat social, «Об общественном договоре» (1762), – в Амстердаме, Emile, «Эмиль» (1762), – в Гааге.

Henriade, «Генриада», Вольтера впервые была тайно напечатана под названием La Ligue, «Лига», в Руане в 1723 году с вымышленными данными «Женева, у Жана Мокпа». Второе издание, которое уже называлось La Henriade, вышло в Лондоне (1728) с посвящением королеве Каролине на английском языке, Le Siecle de Louis XIV, «Век Людовика XIV», – в Берлине (1751).

Возможно, самым эффективным противоядием для цензуры был тот факт, что публичный запрет или сжигание книги – вернейший способ привлечь к ней внимание общества. Один иезуит как-то раз в шутку заметил: «Notabitur Romae, legetur ergo» («Что запрещено в Риме, обязательно прочитают») – если книгу включить в Индекс запрещенных, спрос на нее только вырастет. Когда испанские Кортесы в 1518 году направили острие своего пуританского пыла против опасности, угрожающей общественной морали из-за прочтения романа «Амадис» (впервые изданного в 1508 году), это официальное вмешательство вполне могло способствовать огромному росту популярности как оригинальной истории, так и ее бесчисленных продолжений, подражаний и адаптаций. И не гнев властей, а убийственная сатира «Дон Кихота» Сервантеса нанесла последний, смертельный удар этой европейской эпидемии. Когда запретили «Левиафан» Гоббса, Сэмюэл Пепис тотчас же купил его, но ему пришлось заплатить 30 шиллингов за подержанный экземпляр, притом что первоначально он стоил всего 8 шиллингов, так как «сейчас», в 1668 году, книга «пользовалась неимоверным спросом». Амстердамский издатель показал, что прекрасно разбирается в человеческой натуре, когда попытался сделать так, чтобы цензура запретила Bibliotheca Patrum Polonorum, «Библиотеку польских отцов» (1656), потому что первые продажи не оправдали его ожиданий. Однако его надежды компенсировать недостаток искреннего интереса к книге любопытством читателей из-за запрета не сбылись.