Мои южные ночи (сборник) - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Владимировна Покровская cтр.№ 26

Эти события наслаивались, зеркалили друг друга, складывались в красочный маскарадный танец, в сутолоке которого мелькали маски – прекрасные и жуткие, одухотворенные человеческие лица и оскаленные звериные морды. Я не могла придержать их, остановить одно мгновение и сконцентрироваться на нем. Но теперь, когда вся жизнь Ибрагима промелькнула перед моими глазами, когда я увидела его изнутри, смогла понять его помыслы и чувства, я вдруг осознала, как же чист и светел душой был этот человек. И мне вспомнилось, как тогда, много лет назад, я проснулась в поезде. За окном уже брезжило утро, в вагоне пахло свежим чаем, и колеса весело отстукивали ритм нового дня. Моего попутчика рядом уже не было, и вся наша встреча казалась мне теперь зыбкой, расползавшейся в памяти. Непонятно было, что из этого происходило на самом деле, а что привиделось мне во сне. Но настроение у меня почему-то было светлое, будто бы я только что умылась свежей колодезной водой, сбросив с себя морок, окутывавший меня слишком долго. Окружающий мир вдруг показался мне чистым и ясным, и я едва не рассмеялась от облегчения – так хорошо, так просто мне вдруг стало. Я уже знала теперь, что с моей модельной карьерой покончено. Что я вернусь в Москву, и поступлю учиться, и заниматься стану непременно востоковедением. А еще буду продолжать писать – и не стану больше стесняться этого своего увлечения, наоборот, буду гордиться своим даром и стараться его развить. Только одно омрачало мою радость – то, что попутчика моего уже не было рядом. И мучила какая-то смутная мысль, даже не мысль, ощущение – что в эту ночь я, возможно, упустила что-то главное, что-то очень значительное. Впрочем, во мне, семнадцатилетней, было еще слишком много наивности и жажды жизни, и я затолкала это ноющее чувство поглубже, чтобы оно не отравляло мне радости принятого решения.

А затем бешеный вихрь отступил, замер во времени. Я ощутила все тот же сладкий запах роз и цветущих лип, услышала ветер, запутавшийся в верхушках платанов. Воздух сгустился и стал вязким, как обычно бывает перед грозой. Затем я увидела перед собой тяжелую массивную дверь, приоткрыла ее, и навстречу мне попался молодой мулла – тот, которого я уже видела сегодня, красавец, мистер вселенная, словно сошедший с глянцевой журнальной картинки.

– Тебя наверху ждет прихожанка, – сказал он мне. – Дад, ец ц1а г1аский г1ам ду хьо волч деан, хьо ху лилуш ву хьа еан юкъ. («Там какая-то русская ведьма пришла на тебя посмотреть», – мысленно перевела я на русский.)

И Ибрагим, в теле которого я все еще находилась, перебил дерзкого мальчишку:

– Не нужно так говорить. Все мы люди, какой бы национальности ни были, какую бы веру ни исповедовали. И каждый приходит сюда со своей болью. Если же ты не уважаешь людей, считаешь себя лучше их, значит, нечего тебе здесь делать.

И мулла опустил глаза, пристыженный:

– Дад, ас и къи сайгар долитар дац хьун, сун Къинт1еравала, – пробормотал он. (Прости, отец, больше не повторится.)

Этого парня я уже видела в открывшихся мне видениях о жизни Ибрагима. И узнала в нем того самого уличного воришку, который однажды пытался обокрасть Ибрагима, а потом стал ему приемным сыном. Вместе с ним, уже подростком, обещающим вырасти сильным красивым парнем, Ибрагим когда-то и вернулся в свой родной город. Теперь же он был уже молодым муллой, во всем помогавшим своему названому отцу.

Итак, попросив приемного сына позвать прихожанку, Ибрагим поднялся на второй этаж, и тут к нему сразу же бросилась маленькая темноглазая женщина – Фатьма. И я поняла, что появление ее вызвало у Ибрагима в душе некую досаду. Он ведь не раз уже говорил ей, что все ее страдания от одиночества, что нужно ей выйти замуж, обрести семью, детей – и успокоиться. Однако же женщина все не унималась, продолжала находить каких-то, по ее словам, одержимых бесами несчастных, под любым предлогом ходить к нему и смотреть измученными влюбленными глазами. Посетовав про себя на то, что никак не получается у него вернуть несчастную Фатьму в реальный мир, Ибрагим прошел дальше по лестнице, толкнул дверь кабинета. В лицо ему ударил проникший в форточку предгрозовой ветер, глаза на миг ослепил хлынувший в окно свет, и он вдруг увидел… Увидел девушку, которую некогда, почти двадцать лет назад, поцеловал в поезде. Девушку, которая много лет потом приходила к нему в снах, томила, беспокоила. Та, о чьей судьбе он думал, та, для которой желал лучшей доли. Та, встреча с которой заставляла его снова и снова метаться в бесплодных сожалениях о несделанном, несбывшемся. Это была я.

Я снова смотрела на себя его глазами и видела… Видела утратившее мечтательность, жесткое, исплаканное лицо. Тщательно загримированное, со следами косметологических ухищрений, направленных на то, чтобы скрыть залегшие под глазами горькие морщины. Я смотрела на себя – на эту женщину и понимала, что жизнь не была к ней добра, что она глубоко страдала, может быть, испытывала муки, о которых и представления не имела одержимая страстями Фатьма. Я смотрела и понимала, что не такой хотела себя видеть когда-то. Не такой одинокой, не такой озлобившейся, неприкаянной, потерянной, живущей чьими-то чужими, мелкими, ненужными мне по большому счету чувствами и чаяниями.

Знаешь, мне всегда казалось, что все в нашей жизни закольцовано, все движется по кругу, снова и снова заставляя нас свершать одни и те же ошибки в надежде, что однажды мы все же сможем подняться на новый виток этой вечной лестницы. И судьбе угодно было спустя двадцать лет снова столкнуть нас, меня и Ибрагима, вместе. Тот случай в поезде, то ли бывший в реальности, то ли привидевшийся, пригрезившийся, получил продолжение, наверное, потому, что я снова, как и тогда, стояла на распутье. Мне необходимо было взглянуть на себя со стороны. Задуматься о том, что жизнь быстротечна, что мы едва успеваем оставить на земле свой след, как она уже заканчивается. Почему же нам с ним выпало от судьбы вечное одиночество? Мне, скиталице? Ему, пастырю и учителю, приносящему людям свет, но самому живущему лишь с усыновленным юношей и старухой-матерью? Я видела страх и боль в глазах этой женщины, самой себя, и задавалась вопросом: что, если тогда Ибрагим помог мне сделать неправильный выбор? Что, если нам с ним нужно было сойти с этого поезда вместе и никогда не расставаться? Эта мысль мучила меня, терзала, выматывала душу.

Мудрый учитель, хотелось крикнуть мне. Ведь ты не сказал мне тогда самого главного. Что так, как ты полюбил меня тогда в поезде, и так, как я полюбила тебя в ту минуту, уже никто и никогда меня не полюбит. И я ни к кому не испытаю такого чувства – глубокого, светлого, бескорыстного. Ты столько тогда говорил мне о даре, о предназначении, об опасности зайти по жизненной дороге в тупик. И не объяснил, что все это лишь круги на воде, что никакие знания, написанные мною книги, признание, деньги – ничто из этого не сделает меня счастливой. Что, возможно, предназначение мое заключалось в том, чтобы сойти с тобой на маленькой станции, поселиться в твоем старом доме, заниматься простым трудом, растить твоих детей, жить светло, просто и правильно. Может быть, именно потому и ты и я сейчас так чудовищно одиноки?

Так думала я, снова глядя на происходящее глазами Ибрагима. Видела, как он сидит над моей койкой, читает Коран и слезы душат его, сжимают горло, не дают произносить священные строки. Он смотрел на меня, распростертую на постели, бледную, измученную, почти бездыханную, и, кажется, думал, что я умираю. Но прекратить отчитку не мог, продолжал все напряженнее читать святую книгу, а за окном бушевала гроза, гром бился и ворочался в небе, и потоки воды лились на землю, смывая грязь и пыль большого города. Никогда еще я так остро не ощущала свое и чужое одиночество, никогда так ясно не понимала, что человек, возможно, предназначенный мне самой судьбой, однажды был рядом, но нам с ним суждено было разминуться, пойти разными дорогами.