— Кать… Кать, что мы творим? — внезапно выдыхает Вадим, отстранившись. Он всё ещё сжимает меня руками, не давая высвободиться. Не сразу понимаю, о чём спрашивает, а когда смысл сказанных слов пробивается через пелену ужаса, который окутывает меня, не нахожусь, что ответить.
— Вадик, отпусти меня, пожалуйста.
— Я спрашиваю тебя, что мы творим? Ведь всё разрушили. Семью нашу разрушили. Из квартиры какой-то бордель сделали. Ты с гондоном своим трахаешься мне назло…
Боже, что он несёт? Я что, попала в параллельную реальность? Или Вадим без Майи готов признавать свои ошибки? Ах, нет. Он готов перекладывать их на меня. И это злит, хотя, умом понимаю, что мне лучше молчать.
Он пьян, он вряд ли себя контролирует настолько, насколько бы делал это в любом другом случае.
— Вадик, я прошу тебя, отпусти. Мне нужно ехать.
Голос звучит просяще, но это окончательно срывает все тормоза у Персидского. Он снова набрасывается на меня, целует-кусает губы, причиняя боль. Из последних сил отпихиваю Вадима от себя, но силы слишком неравны.
Наконец удаётся сделать то, во что вкладываю все свои злость и отчаяние — пинаю Персидского в пах коленом, и он сгибается пополам и взвывает. Этих мгновений, когда он ругается, цедя мат вперемежку с эпитетами вроде «сука», хватает на то, чтобы рвануть к выходу из квартиры, схватить по дороге сумку и устремиться прочь.
Несусь по лестнице на безумной скорости, а в голове лишь одна мысль: «Только бы ноги не переломать, иначе Персидский настигнет». И стоит быстро сесть в машину, бросить сумку невпопад на сидение и сорваться с места, как на меня накатывают рыдания. Это — выход того стресса, который я пережила. И мысли о том, что теперь уж точно не вернусь в эту чёртову квартиру. Никогда. Даже если небеса разверзнутся и меня туда погонит огонь из самого ада. Самое время сделать то, о чём мне твердили приятель Тамары и Евгений. И к чёрту всё! И пусть на суде Персидский жалуется сколько влезет, что я играю нечестно. Пусть судья встаёт на его сторону, делает что захочет. С меня хватит. Именно сейчас, когда слёзы застилают глаза, а я вцепляюсь в руль побелевшими пальцами и бросаю взгляды в заднее зеркало, опасаясь, что Вадим может за мной погнаться, я понимаю, что это всё.
Завтра же свяжусь с Томой, которая предлагала мне посодействовать в поиске новых «прекрасных» жильцов. Она пусть этим и занимается, раз у неё руки чешутся сделать жизнь Персидского и Майи невозможной.
«Катя, что мы творим?».
Ну, надо же! Ещё недавно, я бы всё отдала за эти слова, сейчас же когда вспоминаю прикосновения Вадима, меня тошнит.
«Мы всё разрушили…».
Мы разрушили! Мы! Не он со своей чёртовой Майей, а мы с ним.
Сволочь…
***
Не думал, что снова начну бояться. За женщину, которая рядом со мной. Это какое-то совершенно необъяснимое чувство. Неконтролируемое, острое, не подчиняющееся разуму. Понимаю в момент, когда испытываю его, что сам себе не хозяин. Не могу управлять собственными эмоциями. И ощущение — что всё сделал правильно. Если и могла рядом со мной быть другая женщина после смерти Танюхи — только Катя. Никто иной.
Всё то время, что мы рядом, я в какой-то грёбаной эйфории. Словно опять вернулся в мои двадцать, окунулся по самую макушку в потребность любить и быть любимым. Только сейчас есть осознание, что это может быть ненадолго. И совсем неважно, что будет причиной этого «ненадолго». Нужно здесь и сейчас ценить каждый момент.
Даже на расстоянии мы вместе. В редких смс — я просто не привык писать часто и пространно, хотя, мать его, хочется переучиться. В мыслях — постоянно. Когда вижу Катю частью моей семьи. А она так вписалась в представление о том, что значит быть моей, что от этого тоже страшно. И озноб по телу, когда думаю о том, что вернусь домой, где меня ждут.
С работой всё хреново. Но это кажется уже не настолько существенным. Найду себе другое место — это не проблема. А вот доработать по тем делам, которые я взял, хочу. Чтобы перед самим собой совесть чиста была, в первую очередь. Да и вещи в офисе остались, которые нужно забрать.
С утра Катя с Настёной отправились гулять, смотреть мультик и есть мороженое, чем я и решил воспользоваться, чтобы скататься в офис, забрать шмотьё и по возможности обзвонить несколько мест, куда можно будет уйти из фирмы Персидского.
С ним, кстати, так и не удалось переговорить, да и не сказать, что я к этому стремился. Вадим теперь вызывал у меня такие чувства, на которых совсем не хотелось фиксироваться. Хотя, я и понимал, что так или иначе этот этап пройти придётся. И чем раньше, тем лучше.
В офис приезжаю в разгар рабочего дня, а когда слышу из-за двери в кабинет бывшего босса голоса, понимаю, что Персидский на месте и явно не в духе. Мда… я вовремя. Наверное, очередная планёрка, которая кончится совсем скоро, ибо Вадим совершенно не умеет держать себя в руках в таких ситуациях. И точно — не успеваю провести в созерцании того, что творится за окном, и пяти минут, как крик достигает апогея, и из кабинета пулей вылетают трое сотрудников. Ещё через полминуты за ними выходит сам Персидский, который при виде меня сначала охреневает настолько, что застывает на месте, после чего лицо его приобретает странное выражение.
— Ну надо же! Явился работать? — уточняет он с такой елейной улыбкой, которой не видел прежде у Вадима никогда.
Он вообще раньше мне казался совсем другим. Нормальным мужиком, вспыльчивым, когда мог проораться, если ему подкидывали проблем, но отходчивым. А сейчас будто шкуру сменил с одной на другую.
— Неа. Не работать, хотя дела доведу. А вообще за шмотками своими.
— Увольняешься, что ли?
— Типа того.
Он смотрит на меня несколько бесконечно долгих секунд, после чего кивает в сторону кабинета.
— Идём.
Не знаю, что ему нужно, да и единственное, за чем захожу следом — чтобы написать заявление, получить причитающиеся бабки, которые заработал за почти полный месяц, и свалить ко всем чертям.
Дверь за собой не закрываю, не знаю, почему, но мне кажется, так будет вернее. Персидский подходит к стеклянному шкафчику, достаёт из него графин с вискарём и пару бокалов. Мля, он что, после того, что было на той лестничной клетке, ещё и распивать со мной собрался?
— Нравишься ты мне, Илюх, — начинает издалека, придвигая бокал ко мне. Сам садится на край стола в самой небрежной позе, в которой, впрочем, читается явственно напряг. Будто он готов сорваться с места в любой момент и атаковать, если вдруг понадобится.
— Я не по этой части, — отшучиваюсь вяло, не притрагиваясь к бухлу, и Персидский запрокидывает голову и начинает ржать.
— Да я уж понял, по какой ты части, — произносит отсмеявшись. Спиртное выпивает залпом, после чего наполняет свой бокал снова. — Только вот что тебе скажу — зря ты с Катей. И девчонку свою зря так близко к ней подпускаешь.