Мало того что ее отверг Яннис – она станет добычей этого убогого насильника, который, может статься, заразит ее какой-нибудь гнусной хворью
[8] – из тех, о которых с ужасом рассказывали служанки Зенэйс?!
Никарета, не сдержавшись, с отвращением плюнула на мужской отросток – и чуть не расхохоталась при виде того, как мгновенно он увял. Только что была дубинка – теперь хилая травинка, как поется в одной смешной песенке, которую Никарете приходилось слышать на берегах родного Скамандра…
[9]
Однако Колоту, похоже, вовсе не было смешно.
– Ах ты ламия, дочь тьмы! – взревел он. – Проклятое чудовище из тех, кто похищает мужскую силу! Только ламия обращается красавицей, перед которой не может устоять ни один мужчина, а ты… чем ты меня соблазнила, пакость? Каким колдовством?!
– Я и не собиралась тебя соблазнять! – зло ответила Никарета. – Ты мне и даром не нужен, чернобородый сатир!
[10]
Сказав это, она тотчас раскаялась, что зря обидела сатиров сравнением с таким отвратительным существом, каким ей показался Колот, однако тот, похоже, думал иначе и обиженным счел именно себя. Не говоря ни слова, он размахнулся, чтобы ударить Никарету прямо в лицо, но она успела чуть отвернуться. Удар пришелся в висок, и девушка, лишившись чувств, рухнула навзничь.
Колот приподнял ее и поволок было по палубе, чтобы перевалить через борт и выкинуть в море, однако в это время с пристани раздался зычный окрик:
– Эй ты, отродье старой вонючей козы! Что ты там делаешь? Почему прекратил погрузку?!
Колот так и завертелся на месте, узнав голос капетаниоса, который был весьма скор на расправу. Мало того что отведаешь палок, так еще и прогонят с галеры. А ведь это плавание сулило отличный заработок! И все потерять из-за какой-то рыжей дурочки – да еще, может статься, лишиться своего дорогого дружка, хоть и изрядно покалеченного чрезмерным употреблением, но все же продолжавшего оставаться гордостью Колота и служившего ему верой и правдой! Кто знает, может, правду болтают, будто слюна рыжих девок ядовита?
О милосердные боги, а ведь не далее, как вчера, одна рыжая в придорожной харчевне как раз делала Колоту восхитительную пипу…
[11] Что, если и ее слюна была ядовита?!
Мысли так и метались в голове, и перепуганный Колот не сразу обрел дар речи вновь.
– Я просто перекладываю мешки получше, капетаниос! – наконец крикнул он хрипло. – Несите, несите груз, чего стали, лентяи?! – грозно заорал он на носильщиков.
Мостки снова начали гнуться и дрожать под тяжелыми шагами, а Колот проворно схватил стоящую рядом большую пустую корзину и засунул туда тело девушки, согнув его в три погибели, да еще и мешок поверх корзины натянул.
Он только успел разогнуться, как рядом появился один из носильщиков и изумленно огляделся:
– Куда ты подевал эту малышку?
– Отправил в Аид, – буркнул Колот, подальше отодвигая корзину, в которую спрятал свою жертву. – И ты пойдешь следом за ней, если будешь распускать язык.
Бешеный нрав чернобородого хиосца
[12] был хорошо известен в Пирейском порту, а потому носильщик счел за лучшее промолчать, да и прочие последовали его примеру.
Впрочем, какое им было дело до какой-то девки, которую они даже разглядеть толком не успели? Мало ли таких побродяжек пытается приткнуться к мореходам в надежде на лучшую жизнь! А что находят? Жалкую смерть либо в море, либо в каком-нибудь другом порту, где пополняют собой бесчисленные армии дешевых шлюх? Надо думать, и эту рыжую, если Колот все же не сбросил ее в море, ждет та же участь.
Афины, дом Харизия и Зенэйс
В домашнем святилище великой и мудрой покровительницы Афин, Зенэйс, жена философа-элейца Харизия, склонялась перед алтарем и шептала благодарственные слова богине, которая спасла ее семейную жизнь.
Вот ведь как странно… когда Зенэйс молилась Гере, хранительнице домашнего очага и охранительнице супружеской любви, та словно и не слышала ни единого слова из горьких жалоб, которые изливала несчастная женщина, обманутая супругом. А ведь, казалось, кому, как не Гере, понять Зенэйс?! Ведь и сама супруга Зевса не единожды бывала обманута им. С кем Громовержец только не возлегал, стремясь утолить скороспелую страсть! Имен его любовниц перечислить просто невозможно – их и не упомнишь! Конечно, это не могло не внушать некую надежду его супруге: ведь если женщин много, значит, нет ни одной. Влюбится, разлюбит, вернется к жене, снова влюбится… Гера попросту привыкла к тому, что Зевс таскается с кем ни попадя.
Возможно, если бы у Зенэйс был именно такой муж, она тоже свыклась бы с неисчислимостью измен – и с усталой терпеливостью ждала бы очередного возвращения гуляки на супружеское ложе. Однако Харизий до поры до времени был влюблен только в свою философию. Мудрствования в кругу таких же умнейших афинян, как он сам, были ему милее женских ласк. Во всяком случае, Зенэйс именно так думала, когда не единожды была вынуждена метаться в постели, тщетно ожидая супруга и представляя себе внезапное появление какого-нибудь страстного красавца, который утолил бы ее плотский голод. Что ж, не зря говорят, будто даже самая добродетельная женщина хоть единожды, а мечтала предаться греху, и некоторые не только мечтали об этом, но и предавались… ну вот хоть всем известная Елена, или Федра, или Пасифая… Да их не счесть, на самом-то деле!
Но вот однажды все изменилось в доме Харизия. И виновата в этом была сама Зенэйс, которую угораздило купить новую рабыню. И не то чтобы она была так уж необходима в хозяйстве! Просто у девчонки оказались великолепные рыжие кудри, а Зенэйс знала, что рыжеволосые женщины очень нравятся мужу. Как-то раз она купила себе рыжий парик, и Харизий целую неделю приходил ночевать вовремя, несмотря на то что обсуждения философских постулатов затягивались за полночь. К сожалению, тот парик был сделан очень небрежно: из него вскоре стали вылезать волосы. Зенэйс с ужасом представила, как однажды несколько непрочных прядей обовьются вокруг шеи ее супруга во время объятий да так и останутся болтаться, когда он поутру встанет с постели… Позору не оберешься!