— А я-то, матушка, как рад, что дома и цел. Это не свининой ли пахнет?
— Свининой, свининой. Садись, я тебе положу.
Эльфин, Талиесин и Гвиддно сели — Эльфин во главе стола, Талиесин рядом. Женщины суетились вокруг. Убедившись, что у мужчин все есть, они наполнили свои миски и тоже сели.
— Ах, до чего же хорошо! Честное слово, чего по ту сторону Вала не хватает, так это женской стряпни. — Эльфин поднял миску и допил остатки, потом оторвал кусок хлеба, положил его в миску, зачерпнул еще мяса из горшка и залил сверху юшкой. Он облизал губы и снова втянул в себя горячее варево.
Они ели, пили и говорили обо всем, что случилось за лето в деревне. Когда закончили, женщины убрали миски и вновь наполнили кувшины. Талиесин, все это время терпевший бессмысленную, на его взгляд, болтовню, заерзал и сказал:
— Ну теперь-то ты расскажешь, что с тобой было? Ты бился с пиктами? Убил хоть одного? А римляне там были?
— Да, — весело отвечал Эльфин, — я обещал все тебе рассказать и сдержу слово. Давай-ка устроимся поудобнее. — Он отхлебнул из рога, отер пену с усов. — Так-то лучше, — промолвил он и начал:
— Так вот, мы, как всегда, присоединились к легиону в Каерсегойнте. В этот раз меня, впрочем, наповал сразили известием, что в гарнизоне осталось триста человек — все больше пехотинцы, не отличающие холку лошади от крупа. Авита отправили в Галлию, трибуном теперь Максим.
Максим — вот это военачальник! Он с тремя сотнями может больше, чем этот невежа Ульпий со своими тремя тысячами!
— Так легион из Эборака присоединился к вам? — спросил Гвиддно.
— Прислали пятьдесят конников — сказали, что больше не могут.
— Три сотни! — в отчаянии повторил Гвиддно. — Это охрана наместника, а не легион!
— Я обсуждал это с Максимом. Он говорит, что ничего не поделаешь. Он даже писал императору Констанцию, но надежды никакой. То же самое везде: в Городе Легиона, Веруламии, Лондоне… в самом Лугуваллии на Валу всего четыреста человек, из них лишь семьдесят конников.
— Но почему? — удивилась Ронвен. — Не понимаю. Пиктов с каждым годом все больше и больше, а римляне уменьшают гарнизоны.
— Слышал я, что пикты — еще полбеды, куда хуже саксы, — отвечал Эльфин. — А они бесчинствуют в Галлии. Максим говорит, если не разбить их там, придется сражаться с ними здесь.
— Уж лучше там, — заметил Гвиддно.
— А как насчет сражений? — спросил Талиесин. — Я хочу про сражения!
— Ну что ж, мой кровожадный сын, перехожу к сражениям. Итак, мы собрались в Лугуваллии и двинулись на север. Как и в прошлом году, я взял с собой лишь одного центуриона — фракийца Лонгина; он был в коннице Августа и в седле сидит так, будто он с лошадью — одно целое. На третий день повстречали пиктов. Человек сто. Захватили их врасплох в зарослях утесника к западу от Калидонского леса. Они растерялись и по большей части бросились бежать. Остальных мы окружили — они не успели даже наложить на тетиву свои проклятые стрелы — и без борьбы захватили их вожаков.
— А что вы с ними сделали?
— Отпустили.
— Отпустили?! — Талиесин заерзал у отца на коленях. — Зачем?
— Чтобы они вернулись восвояси и сказали родичам, что сражаться с нами бессмысленно, что они могут жить к северу от Вала, там их никто не тронет, лишь бы сюда не совались.
— Думаешь, они поняли? — спросила Ронвен.
— Они поняли, что их не убили, хотя легко могли бы убить. Думаю, они вернулись с позором, и их прикончили соплеменники.
Медхир шумно вздохнула.
— Вот ведь зверье.
— Пикты не боятся смерти, они ее приветствуют. После смерти их душа вырывается на волю, как птица, а воля — это то, к чему они стремятся больше всего. Лучше умереть, чем хоть миг прожить опозоренным. Когда кто-то из их вождей гибнет в бою, его воины закалывают себя, чтобы не возвращаться без него.
— Эта женщина права, они звери, — пробормотал Гвиддно. — Вороватые звери.
— Да, красть для них так же естественно, как дышать, — согласился Эльфин, — хотя сами они не считают это кражей. У них самих нет ничего своего, они не понимают, что это значит — владеть. Все, что у них есть, — общее. Жены, дети, лошади, собаки — все. Они смеются над тем, что мы пашем землю и сеем хлеб.
— А как воровать его, они тут как тут, — вставила Медхир.
— Просто потому, что иначе им его не добыть.
— Растили бы свой хлеб, держали б свои стада! — воскликнула Медхир. — Могли бы сеять и жать, как мы.
— Чтобы сеять, матушка, нужно жить на одном месте, они этого не могут. Они кочуют куда глаза глядят. В этом для них вся жизнь.
— Чудные люди, — пробормотала Медхир.
— А как их женщины? — полюбопытствовала Ронвен. — Такие же ужасные?
— Такие же или даже хуже. Женщина берет себе столько мужей, сколько пожелает. Дети своих отцов не знают, принадлежат всему клану. А если у женщины нет детей, она раскрашивает себе лицо соком вайды и идет воевать вместе с мужчинами. Их дикие вопли слышны за многие лиги.
Эльфин отпил большой глоток пива и снова поставил рог.
— Так или иначе, — продолжал он, — только эту сотню мы за все лето и встретили. Вдоль побережья живут нованты, они говорят, что видели, как пикты по холмам уходили на север.
— Может быть, они оставили нас в покое, — предположила Ронвен.
— Вряд ли, — заметил Гвиддно.
— Не знаю. — Эльфин медленно покачал головой. — Мои ребята говорят, такого не может быть. — Он просветлел лицом и объявил: — Во всяком случае, на следующий год мы никуда не поедем. Я сказал Максиму, и он согласился, что, раз пикты ушли, нет смысла все лето сбивать лошадям копыта. Мы останемся дома и займемся своими делами.
— Прекрасно! — вскричала Ронвен и бросилась ему на шею. — Ты будешь здесь… ой, так ты целое лето будешь путаться у меня под ногами?! Что я буду с тобой делать?
— Что-нибудь придумаем, госпожа моя. — Он притянул ее к себе и поцеловал.
— Рад, что ты вернулся, сынок, — сказал Гвиддно, медленно вставая. — Но мне пора на боковую. Идем, женщина, — обратился он к Медхир. — Я устал.
Они заковыляли прочь.
Эльфин взглянул на Талиесина — тот спал у него на руках.
— Вот кому тоже пора в постель.
Подошла Шелаг, сидевшая в уголке рядом с очагом. Эльфин встал, протянул ей спящего Талиесина, потом нагнулся и поцеловал золотистую головку.
— Спокойной ночи, сынок.
Ронвен одной рукой обхватила мужа за талию.
— Идем, супруг, — прошептала она. — Возляжем и мы.
Глава третья
Заря обещала палящий зной, хотя солнце еще не встало. С севера тянуло пылью и выгоревшей травой. Харита проснулась и сразу поняла, какой будет день. К тому времени, когда откроются ворота стадиона и толпа начнет протискиваться на сиденья, белое раскаленное солнце повиснет в зените. Песок будет жечь ступни, быки станут капризными и непредсказуемыми, а зрители — раздражительными и требовательными.