Эон. Исследования о символике самости - читать онлайн книгу. Автор: Карл Густав Юнг cтр.№ 55

²⁷² Я упоминаю эти факты, дабы показать, насколько тонка стена, отделяющая нас от эпохи язычества. Кроме того, германским народам так и не удалось органически перейти от примитивного полидемонизма к политеизму с его философскими тонкостями – во многих местах они принимали христианский монотеизм и его доктрину спасения на острие меча римских легионов. Так, в Африке пулемет служит негласным доводом в пользу христианского вторжения ^[510]. Несомненно, распространение христианства среди варварских народов не только способствовало, но и требовало определенной негибкости христианской догмы. Примерно то же самое можно наблюдать и при распространении ислама, который аналогичным образом был вынужден прибегнуть к фанатизму и ригидности. В Индии развитие символа шло гораздо органичнее и спокойнее. Даже великая реформация индуизма – буддизм – основана, в подлинно индийском духе, на йоге; по крайней мере в Индии он был почти полностью ассимилирован индуизмом менее чем за тысячу лет, так что сегодня Будда восседает в индуистском пантеоне как аватар Вишну, наряду с Христом, Матсией (рыбой), Курмой (черепахой), Ваманой (карликом) и многими другими.

²⁷³ Историческое развитие нашей западной ментальности ни в каком отношении нельзя сравнивать с индийской. Всякий, кто считает, что он может просто заимствовать восточные формы мышления, лишает себя корней, ибо они не выражают нашего западного прошлого, но остаются бескровными интеллектуальными понятиями, не трогающими внутренних струн нашего сокровенного бытия. Наши корни – в христианской почве. Этот фундамент, разумеется, залегает не слишком глубоко и, как мы уже видели, местами пугающе тонок, так что первоначальное язычество, в измененном виде, сумело вновь завладеть большой частью Европы и навязать ей характерную для него экономическую систему рабства.

²⁷⁴ Данная современная тенденция согласуется с языческими течениями, которые явственно присутствовали в алхимии и сохранили жизнеспособность под поверхностью христианства еще с античных времен. Алхимия достигла своего наивысшего расцвета в XVI и XVII веках, а затем, на первый взгляд, начала постепенно отмирать. В реальности же она получила продолжение в естественных науках, которые в XIX веке привели к материализму, а в XX веке – к так называемому «реализму», конца которому пока не видно. Несмотря на благонамеренные заверения в обратном, христианство – беспомощный сторонний наблюдатель. Церковь еще сохранила немного власти, но она пасет свою паству на руинах Европы. Ее посылы работают только в том случае, если человек умеет сочетать ее язык, идеи и обычаи с пониманием современности. Однако для многих она уже не говорит, подобно Павлу на афинском рынке, на языке современности, но облекает свое послание в неприкосновенные слова, освященные столетиями. Какой успех имели бы проповеди Павла, будь он вынужден пользоваться языком и мифами минойской эпохи, дабы донести Евангелие до афинян? Мы не учитываем тот неприятный факт, что к современному человеку предъявляются гораздо более высокие требования, нежели к тем, кто жил в апостольскую эру; последним не составляло труда поверить в девственное рождение героя и полубога – даже Юстин Мученик еще мог использовать данный аргумент в своей апологии. Не казалась неслыханной и идея спасающего Богочеловека, ибо практически все азиатские властители, равно как и римские императоры, были божественного происхождения. Мы же, напротив, не находим применения даже для божественного права королей! Евангельские рассказы о чудесах, которые с легкостью убеждали людей в те времена, в любой современной биографии стали бы petra scandali и вызвали бы реакцию, прямо противоположную вере. Странная и чудесная природа богов была самоочевидным фактом в сотнях живых мифов и приобрела особую значимость в заслуживающих не меньшего доверия философских версиях этих мифов. «Hermes ter unus» («Гермес трижды единый») был не интеллектуальным абсурдом, но философской истиной. На таком фундаменте можно было убедительно возвести догму о Троице. Для современного человека эта догма – либо непостижимая тайна, либо исторический курьез, предпочтительно последнее. Для человека Античности сила освященной воды или трансмутация субстанций не были чем-то чудовищным, ибо имелись десятки святых источников, действие которых было непонятно, и сколько угодно химических превращений, природа которых казалась чудом. Сегодня любой школьник может похвастаться бóльшими знаниями о свойствах Природы, чем все тома «Естественной истории» Плиния, вместе взятые.

²⁷⁵ Если бы Павел жил в наше время и захотел быть услышанным образованными лондонцами в Гайд-парке, он бы не смог ограничиться цитатами из греческой литературы и поверхностными сведениями из иудейской истории, но был бы вынужден приспособить свой язык к интеллектуальным возможностям современной английской публики. Не сделай он этого, его проповедь осталась бы неуслышанной, ибо никто, кроме, возможно, некоего филолога-классика, не понял бы и половины из того, что он говорит. Однако именно в таком положении пребывает сегодня христианская керигматика ^[511]. Не то чтобы она пользовалась мертвым иностранным языком в буквальном смысле, но она говорит образами, которые, с одной стороны, имеют многовековую историю и выглядят обманчиво привычными, а с другой – слишком отдалены от сознательного понимания современного человека; в лучшем случае они апеллируют к его бессознательному, да и то лишь тогда, когда говорящий вкладывает в свою речь душу. Таким образом, в самом лучшем случае эффект останется ограниченным сферой чувств, хотя обычно не наблюдается и этого.

²⁷⁶ Мост, соединявший догму и внутренний опыт индивида, разрушился. Вместо этого в догму просто «верят» ^[512]; ее гипостазируют, как протестанты гипостазируют Библию и превращают ее в высший авторитет, вопреки всем ее противоречиям и противоположным толкованиям. (Как известно, с помощью Библии можно оправдать что угодно.) Догма уже ничего не формулирует и ничего не выражает; она трансформировалась в постулат, требующий признания в самом себе и ради себя, без опоры на какой-либо опыт, способный подтвердить его истинность ^[513]. Фактически сама вера превратилась в такой опыт. Вера такого человека, как Павел, который никогда не видел Господа нашего во плоти, еще могла апеллировать к захватывающему дух явлению по дороге в Дамаск и к евангельскому откровению в своего рода экстазе. Аналогичным образом вера человека Античности и средневекового христианина никогда не противоречила consensus omnium, но напротив, поддерживалась им. Все это кардинально изменилось за последние триста лет. Но произошло ли в теологических кругах какое-либо сопоставимое с этим изменение?