Следом яркой вспышкой загорелось другое воспоминание: умытый первым весенним дождем двор моего московского дома, лужи, в которых отражается расчерченное проводами голубое небо, пенящаяся сирень в палисаднике… Еще одна припаркованная у обочины машина – на этот раз моя, с раззявленным, как голодный рот, багажником. Я сама, все еще чуть прихрамывая, хожу вокруг автомобиля, напряженно пытаясь сообразить, не забыла ли чего. На заднем сиденье уже сидит одетая в комбинезон после операции Федра и смотрит наружу все такими же любопытными, но уже посуровевшими глазами.
Из подъезда моего дома выходит Андрей, одной рукой удерживая последний чемодан, а второй держа под руку мою мать. Попавшаяся им навстречу соседка долго смотрит на него, а потом, смутившись, говорит вдруг:
– Ой, а вы же… А можно автограф?
Андрей, к тому моменту уже известный серьезный драматический артист, поставив чемодан на асфальт, терпеливо выслушал ее восторги, а затем расписался в подставленной записной книжке.
– Мариша, ты не забыла паспорта? – спросила мать, суетливо проверяя висящую через плечо сумку.
– Нет, – отозвалась я. – Нет, мама, не забыла. Садись в машину, у нас впереди долгий путь.
Андрей положил чемодан в багажник, захлопнул его. И вот мы остановились друг перед другом, неловко молча, не зная, что сказать.
– Значит, ты твердо решила? – наконец спросил он. – Уезжаешь?
– Уезжаю, – кивнула я. – Ты же понимаешь, мне теперь все здесь напоминает… К тому же Федра сильно пострадала тогда, пришлось делать операцию. Хочу, чтобы она жила на море. И мать после этой истории совсем расклеилась. Да и мне не помешало бы немножко отдохнуть. В общем, я как раз получила гонорар за две последние книги и на все деньги сразу сняла недорогой домик на берегу в турецком Чанаккале. Очень уютный, кстати. Приезжай как-нибудь, сам убедишься.
– Обязательно, – пообещал он.
А я в то же мгновение поняла – он не приедет, конечно, не приедет! Мы сейчас прощаемся навсегда.
– А знаешь, – вдруг улыбнулся Андрей, – кто о тебе спрашивал совсем недавно?
Я поняла, что он хочет как-то разбавить эту драматичную минуту, свести наше прощание к обыкновенному дружескому трепу.
– Кто же? – легко подхватив его непринужденный тон, спросила я.
– Полозов. Владимир Петрович. Не забыла еще такого? Ну конечно, как его забыть! Я на днях встретил его в Щуке. Представь себе, он очень интересовался, как твои дела. Оказывается, он следит за твоей писательской карьерой, читает все книги. Просил при встрече передавать тебе привет.
– Спасибо, – пробормотала я, все острее чувствуя, что Андреев способ не работает, что от обыденного разговора не становится легче. Наоборот, он только ярче подчеркивает, что я уже не знаю, когда в следующий раз смогу вот так поболтать с моим единственным, старейшим и вернейшим другом… Наверное, и он это почувствовал тоже, потому что, совершенно без перехода от дружеского разговора, вдруг схватил меня за плечи, тряхнул и выговорил, как будто превозмогая боль:
– Как же ты можешь… Как ты можешь так со мной поступить? Просто взять и выбросить из своей жизни? Все эти годы держала меня на коротком поводке, пользовалась без зазрения совести…
Он говорил и еще что-то, обвинял меня, твердил, что это по моей вине у него не сложилась жизнь. Это было, в общем, несправедливо – ведь я никогда не давала ему никаких обещаний! – и в то же время, наверное, в какой-то степени было правдой. Мужчины не привычны к такому повороту событий, когда женщина дает понять, что не заинтересована в серьезных отношениях, что ей не нужно никаких обязательств – брака, семьи, клятв верности. Для них это всегда неожиданность, разрыв шаблона, удар по самолюбию. Ведь это им самой природой уготовано вступать в случайные связи, а затем исчезать, оставив женщину страдать от разбитого сердца и ломать голову над тем, что она сделала не так. Об оставленных женщинах написаны миллионы страниц, о том же, как горюют оставленные мужчины, никто не знает.
– Если я никогда не был тебе нужен, – продолжал Андрей, – зачем ты рассорила меня с Вероникой? Выдернула, как щенка, а теперь бросаешь. За что ты так со мной? Почему?
– Андрей, – произнесла я очень серьезно, сглотнув набухший в горле ком. – Поверь, если бы я этого не сделала, ты никогда бы не стал драматическим актером. С ней – не стал бы. Так и сидел бы возле нее и ее мамы в богатом доме. И играть тебе с ней было бы нечего.
– Чушь! – вскричал он. – Ты меня использовала! Тебе, как любительнице собак, просто нравилось играть со мной как с щенком. Это ведь так увлекательно, да? Чувствовать себя кукловодом, дергать людей за ниточки, как послушных марионеток, и смотреть, что получится. А потом переступать через них, как через отработанный материал. И плевать, что кто-то, возможно, тебя любил…
– Не нужно мне этого говорить, – жестко возразила я. – Не меня ты любил, а эту свою безответную любовь. А я научила тебя любить себя! Не все это затхлое мещанское счастье, а себя, человека в искусстве. И если бы не я, не выпрашивали бы у тебя сейчас прохожие автограф.
Щека его болезненно дернулась, дрогнули губы. Андрей разжал руки, отпустил мои плечи и шагнул назад.
– Что ж, спасибо, – выговорил он, глядя себе под ноги. – Давно ждал, когда же ты скажешь мне правду.
Я отвернулась, шагнула к машине, дернула на себя дверь. И услышала, как Андрей спросил мне в спину:
– Так что мне передать Полозову?
– Передай, что он был прав, – не оборачиваясь, ответила я, села за руль и включила зажигание.
Больше мы с Андреем не виделись. На мои звонки, на редкие сообщения в мессенджерах он не отвечал. В памяти моей навсегда осталась его высокая худая фигура, удалявшаяся от меня в зеркале заднего вида.
Шум взревевшего автомобильного мотора загудел в ушах и внезапно раздробился, распался на отзвуки далекой музыки, дробную разноголосицу, выкрики уличных торговцев, стал привычным мне шумом бурно кипящего Стамбула. Я снова очутилась в номере отеля перед дьявольским зеркалом, которое морочило меня, заставляя снова и снова переживать былые дни, обманываться ложными надеждами и дорого платить за ошибки. Зачем оно мучило меня, что пыталось внушить? Или это еще не покинувшая землю душа моего мастера, моего педагога обращалась ко мне через него? Вела со мной так никогда и не состоявшийся у нас разговор?
Измученная этими насильно продемонстрированными мне воспоминаниями, смертельно уставшая, я, потеряв самообладание, выкрикнула зеркалу:
– Что тебе нужно от меня? Чего ты хочешь?
На секунду мне показалось, будто я вижу в нем не свое отражение, а ехидную физиономию Полозова. Он смотрел на меня из-под очков этим своим всезнающим провидческим взглядом, который когда-то так меня раздражал, и усмехался в бороду. Он все знал, конечно, знал уже тогда, когда говорил со мной на выпускном балу! Предвидел, как повернется моя жизнь, и предостерегал меня. Я не послушала и испила свою чашу до дна.