Львы умирают в одиночестве - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Владимировна Покровская cтр.№ 34

– Послушайте, Эдриан, – резко заявила я, – давайте сразу с вами договоримся: мы здесь для того, чтобы ваша группа зрелищно выглядела на сцене. Я вам не друг, не психоаналитик и слушать, как вы плохо себя чувствуете, как устали, как перебрали вчера и как вам ненавистен весь окружающий мир, не стану.

Он обернулся, поднял на меня глаза – и время застыло. Смешно, наверное, говорить, что это была любовь с первого взгляда, но так оно и случилось. Нас с ним как будто молнией поразило, оглушило и опрокинуло в ту самую секунду, как мы встретились взглядами. Его глаза – такие неожиданно светлые в обрамлении иссиня-черных ресниц, такие переменчивые и выразительные, смотрели на меня, и в груди у меня что-то переворачивалось, распадалось на части и складывалось уже по-другому. И по его лицу я понимала, что и с ним происходит то же самое. Если существует на свете карма, судьба, высшее предопределение, то это была именно она.

– Что вы сказали? – спросил он, когда пауза затянулась уже неприлично и все окружающие стали удивленно коситься на нас.

И я повторила куда мягче:

– Эдриан, давайте начнем работать, пожалуйста. У нас совсем мало времени.

– Конечно, вы совершенно правы. Я готов, – вскочил с дивана он.

Видно, было во мне что-то такое, какая-то внутренняя сила, стержень, отчего рядом со мной он действительно всегда собирался, переставал выпендриваться и брался за дело. Он тянулся ко мне, как хрупкий росток тянется к опоре. Это схлестнуло нас, это же нас и развело, когда несколько месяцев спустя он кричал мне:

– Ты давишь на меня! С тобой рядом невозможно просто жить, дышать. Только по расписанию, только строем и в ногу.

Признаюсь, меня совсем не прельщала роль строгой мамочки при взбалмошном, не приспособленном к жизни подростке. Тем более что, несмотря на свою вечно юную внешность, Эдриан оказался моложе меня всего на пару лет. И я вовсе не стремилась командовать им, удерживать от необдуманных поступков и следить, как бы его взрывной темперамент не завел его в дебри, выбраться из которых будет невозможно.

В нем постоянно боролись эти две ипостаси: очень талантливый музыкант, ставящий искусство превыше всего на свете, сражающий молодой кипучей энергией, – и капризная, требующая поклонения примадонна. Никогда нельзя было предсказать заранее, когда на него нападет очередной приступ богемной истеричности и он примется топать ножкой и закатывать скандалы. Я же, давно уже работавшая в музыкальном бизнесе, знала, что для достижения в нем успеха нужно работать на износ и больше любить искусство в себе, нежели себя в искусстве. Наверное, именно из-за того, что я отлично понимала, какой глубины дарование было у Эдриана, меня так раздражали эти его выплески, заставляющие подозревать, что никакой серьезной карьеры сделать у него не получится. Мне мучительно было видеть, как он своими руками губит свое будущее, а молчать об этом я по складу характера не могла.

Все между нами сложилось дико, неправильно и причинило нам обоим больше боли, чем радости. И все же даже теперь, двенадцать лет спустя, я была уверена, что ни с кем и никогда не ощущала такого бешеного, сбивающего с ног счастья. Так же как ни с кем и никогда не была так близка к черной пропасти отчаяния.

Сейчас он был прямо передо мной – бесконечно далекий, там, на сцене. Но на экранах, дававших крупные планы, мне хорошо видно было его лицо. Постаревшее, поблекшее, чуть оплывшее – без сомнения, в результате его тяги к диким алкогольным и наркотическим загулам, – но все еще сохранившее странное мальчишеское обаяние. Да, прошло 12 лет, а The Ashes так и не стали звездами первой величины. И все те оскорбления, которые он кидал мне в лицо, все утверждения, что рядом со мной – с моим здравомыслием и твердой жизненной позицией – ему никогда не раскрыться в полную силу, что, лишенный возможности чудить, он просто заглохнет, омещанится и перестанет писать, оказались напрасными, ложными. Он оставил меня для того, чтобы покорить мир, и не покорил его. Да, кое-кто еще помнил его песни, пару клипов, которые 12 лет назад попали в ротацию на MTV. Да, его, наверное, приглашали на корпоративы, может, даже оплачивали перелет бизнес-классом и вручали гонорар в 20–30 тысяч. Но о мировой известности, о том, чтобы встать в ряд первейших звезд рок-н-ролла, речь не шла, и ясно было, что уже никогда не пойдет.

Рок – музыка молодых. Рок-звездами становятся до тридцати, максимум тридцати трех. И раз Эдриан до сих пор не стал ни новым Фредди Меркьюри, ни Куртом Кобейном, очевидно было, что он уже никогда ими не станет. Все ушло, утекло сквозь пальцы, наша жертва оказалась бесцельной, не нужной. И от осознания этого было так больно, так муторно на душе, что я с силой прикусила кончики пальцев, чтобы остановить подступавшие к глазам слезы.

Когда-то я писала о нем в своем дневнике:

О, если бы время повернуть назад, безжалостное время, и стать вдруг моложе, глупее, отчаяннее, доверчивее… О, если бы снова суметь что-то чувствовать и быть смешной, иногда ни к месту заботливой, но всегда великодушной.

Если бы снова научиться находить сон по ночам, а не бесконечные обрывки воспоминаний из чужих жизней, заметки из другой жизни. Не своей жизни.

Если бы простить себя и всех, простить навсегда, и с легкостью научиться вдыхать августовский парной воздух. Если бы снова научиться слезам и зарыдать от жалости, от любви, от внезапно нахлынувшего счастья.

Если бы… Да просто завтра утром вдруг проснуться другой, в том же теле, но другой – не на исходе своем, а в самом начале. Проснуться и вспомнить, что не было любви сильнее, чем моя к тебе, и не могло быть действеннее силы, чем та, которая у меня была. И забыть все остальное, и простить, оставить лишь любовь, лишь глаза твои, лишь прикосновение к тебе, лишь дыхание твое.

Забыть, что ничего не вернуть, и простить себя и тебя простить, и любить бесконечно, так сильно, как можно любить только Бога и сына, но больше, гораздо больше. Любить сильнее жизни. И не доказывать ничего, и не казаться мужественной, а быть. Ведь любовь настоящая одна, и лишь она и есть самая главная сила и власть, и нет ничего важнее ее.

А лучше всего знать, что ты есть и что ты все тот же, все то же прекрасное лицо в зеркале, а не отражение монстра, безжалостного и черного. Ты есть, и ты никуда не ушел, и ничего нет непонятого между нами, потому что ты не играл в сумасшедшие, бесовские игры, а я не подыгрывала.

Забыть, что нас уже нет, мы давно потеряли себя, и ты и я, в своем одиноком, тщательно скрываемом безумии, в неясных силуэтах, в ночной преисподней больших городов, в морфии, в чужих запахах и пустых разговорах.

Поверить, что ты – здесь.

Ты – самый настоящий, самый талантливый, ты, с кем всегда интересно. И гладить твою голову, и прижимать к себе, накрывать одеялом, и нашептывать тебе свои ведьминские заклятия, и никогда больше тебя не терять, никогда.

Теперь я вглядывалась в его движения, утратившие свою странную, нервную пластику, в его неуклюжие попытки заигрывать с равнодушным залом, в его неуверенные улыбки, в которых так ясно сквозило его желание выглядеть царственным рок-идолом и осознание того, что он им не стал и уже никогда не станет, и понимала, что еще никогда в жизни я так не хотела бы признать поражение. Понять, что я ошиблась тогда, двенадцать лет назад. Что он поступил правильно, оставив меня, что эта жертва принесла ему желаемое. Но нет, нет, увы, я была права тогда. И эта правота теперь меня убивала.