Все долгие годы войны, все сражения, все надежды и разочарования, все смерти и разрушения, все поражения и победы — всему отныне пришел конец. Хильперик не смел в это поверить до тех пор, пока из Викториакума не привезли тело его брата. Вспоминая об этом, он каждый раз заново переживал нахлынувшие одновременно тогда чувства — облегчение, печаль, досаду и лихорадочное возбуждение. Сейчас не имело значения, как умер Зигебер. Не важно было, что привезли останки брата те самые приближенные Хильперика, которые два дня назад бросили его без всяких угрызений совести. Король Руанский все еще слишком сильно ощущал то почти экстатическое изумление, вызванное внезапной смертью брата, чтобы беспокоиться из-за каких-то ничтожных измен. Тем более что все франки были такими, и он сам, прежде всего…. Союзничество или клятва в верности значили что-либо лишь для тех, кто принимал их, а не предлагал.
В тот же вечер они оказались в Ламбре
[39]
, куда Хильперик незадолго перед тем отправил своего старшего сына Мерове, чтобы подготовить все к достойной погребальной церемонии. На следующий день им предстояло вместе отправиться в Париж, на сей раз во главе внушительного войска, чтобы захватить город, в котором находились многочисленные сторонники Зигебера, — иначе Гонтран не замедлил бы сделать то же самое.
Хильперик повернулся, отыскал глазами Фредегонду, стоявшую на крепостной стене, и махнул на прощание рукой. Ему показалось, что жена помахала в ответ, но густая пелена серой мороси почти скрывала ее из виду. Так или иначе, времени было мало, и в предстоящем завоевательном походе женщине не было места. Именно это он сказал Фредегонде накануне, и она не протестовала. Она присоединится к нему позже, когда он ее позовет, вместе с Хловисом и новорожденным Самсоном. Больше ничего они друг другу не сказали, и это было к лучшему.
Смерть Зигебера не принесла Хильперику славы, потому что он не сразился с братом в честном бою, лицом к лицу, с мечом в руке, как раньше много раз себе воображал. Однако сейчас это не имело большого значения. Благородно или нет, но Зигебер был побежден, его армия рассеялась, а его провинции, разобщенные и лишившиеся суверена, готовы были отдаться в руки любого, кто захотел бы их взять. Остальное — обстоятельства смерти Зигебера, имена убийц и того… или той, кто их послал, — должно быть навсегда забыто ради блага всех.
Фредегонда, не говоря ни слова, спустилась с крепостной стены, тесно прижавшись к Уабе и накрывшись с ней одним плащом. Она покорно проследовала за своей служанкой, совершенно, ни о чем не думая, желая лишь полностью положиться на волю Уабы и слушаться ее во всем — как раньше, когда она была маленькой, а жизнь — такой простой… Она позволила Матери отвести ее в спальню, где та молча раздела ее и уложила в постель, несмотря на то, что было уже утро. Но погода была мерзкой, а король уехал. Оставалось только спать…
Выйдя из королевских покоев, Уаба удостоверилась, что охраны в коридорах достаточно, потом набросила плащ на голову и побежала под дождем к одному из маленьких домов недалеко от замка, где сейчас жила. У двери ее жилища не было ни одного стражника, а в доме — ни одной служанки. Раньше в этом доме жил, скорее всего, какой-то ремесленник, который ушел или же был выгнан, когда Хильперик с войском занял крепость. Это была обычная саманная хижина, крытая тростником, но внутри приятно пахло кожей, а земляной пол был сухим. Перед тем как войти, Уаба заметила, что одна из деревянных ставень на окне была сорвана — она не помнила, было ли так раньше. Уаба закрыла дверь и остановилась на пороге, чтобы перевести дыхание. Ее глаза еще не привыкли к темноте, и все, что она успела разглядеть, была какая-то смутная тень, а в следующее мгновение ее с силой прижали к стене. Уаба не могла ни закричать, ни пошевелиться — лезвие кинжала у самой шеи заставило ее стоять молча и не двигаться.
— Не ожидала, что я вернусь, да? Где твоя госпожа?
Уаба слегка повернула голову и скосила глаза. Из-за оторванной ставни в комнату проливалось достаточно серого утреннего света, чтобы она смогла различить черты того, кто на нее напал. Это был младший из двух молодых мужчин, которых она выбрала для королевы, а Ансовальд отвел в лагерь Зигебера. Как же его зовут?.. Ландерик.
— Я ждала, что вы оба вернетесь, — сдавленным голосом ответила Уаба — Где твой приятель? Он мертв или не захотел прийти за наградой?
Ландерик еще сильнее придавил женщину к стене. Кинжал в его руке, дрожавшей от гнева или от страха, чуть поцарапал шею Матери.
— Что такое? Ты хочешь меня убить?
Сейчас глаза Уабы полностью привыкли к полусумраку, и она смогла лучше разглядеть молодого мужчину. Без сомнения, он был красив. Грязный, мокрый, пропахший потом, он выглядел ужасно, но все же был красив.
— Если ты меня убьешь, — продолжала она, — то ничего не получишь и умрешь в страшных мучениях. Этого ты хочешь? Нет, конечно…. Ты же не дурак. Подумай хорошенько. Неужели ты решил, что мы хотим сделать эту историю всем известной? На самом деле никто не знает, что ты сделал — кроме меня, сеньора Ансовальда… ну и королевы, конечно. Она тебя ждет, и ты это знаешь. Она тебя не забыла. Ты, получишь свою награду и будешь молчать. Тогда ты будешь, богат, почитаем всеми и любим ею. Ведь этого ты хочешь?
И Уаба резким движением оттолкнула руку с кинжалом. Ландерик ей не препятствовал. Когда он отступил, Уаба глубоко вздохнула и на мгновение закрыла глаза. Потом отошла от двери и открыла на окне вторую ставню.
— Тебе нужно вымыться и найти другую одежду, — сказала она с презрительной усмешкой, обернувшись к Ландерику. — Любовник королевы не должен выглядеть как бродяга!
* * *
Всю зиму вместо снега шел дождь. Это была мрачная зима, грязная и промозглая, с пустынными улицами, влажными простынями, простудами и ледяными сквозняками по всему дворцу. Хильперик чувствовал себя усталым и разбитым, все тело его ломило и знобило, когда после многодневной непрерывной скачки он, наконец, въехал в Париж. Этот город и сам по себе вызывал дурные воспоминания, к тому же отвратительная погода отнюдь не добавила ему привлекательности.
Париж был проклятым городом. С тех пор как сыновья Хлотара поклялись, что будут управлять им вместе, каждый, кто стремился забрать этот город в свое единоличное владение, не проживал и года после осуществления своего намерения. Карибер сделал Париж своей столицей — и вот он мертв. Зигебер отпраздновал в этом городе свой триумф — и теперь он тоже мертв…. Нельзя здесь оставаться. Нужно покончить с делами и уехать в Руан или — почему бы нет? — обосноваться в Суассоне, как сделал это раньше его отец.
Эта мысль понравилась Хильперику и вызвала слабую улыбку на его усталом осунувшемся лице. Но скрип деревянного кресла тут же прогнал ее. Да, верно, он здесь не один… Последний раз взглянув в окно на мрачное серое небо и такую же поверхность реки, Хильперик глубоко вздохнул, расправил плечи и обернулся.
Она сидела между двумя стражниками, держась прямо, вскинув голову и опустив глаза, одетая в белое платье с узкими рукавами. Ее волосы были заплетены в косы, лоб охватывала головная повязка из золотой парчи. Побежденная, но не утратившая высокомерия и, разумеется, ненависти, державшаяся с холодной отстраненностью, такая бледная, что цвет ее лица почти сливался с платьем, это была истинная королева. Она изменилась и теперь выглядела более зрелой. Но это ей даже шло.