Мальчик глотает Вселенную - читать онлайн книгу. Автор: Трент Далтон cтр.№ 73

– Увидимся на обратной стороне, парни! – величественно говорю я в приступе шаловливой отваги, который поразил меня здесь, в пьянящем воздухе у вершины. – Идите и скажите жирным котам с Джордж-стрит, что в Австралии нет стены настолько высокой, чтобы удержать Волшебника из Богго-Ро…

Одна из палок от папашиных граблей с треском ломается, и я лечу спиной вниз. Голубое небо с белым облаком удаляется от меня. Мои руки молотят воздух, мои ноги бьют в пустоту, и вся моя жизнь проносится у меня перед глазами. Вселенная. Рыбы, плавающие в моих снах. Жевательная резинка. Фрисби. Слоны. Жизнь и творчество Джо Кокера. Макароны. Война. Водные горки. Яичные бутерброды с карри. Все ответы. Ответы на вопросы. И слово, которого я не ожидаю, срывается с моих перепуганных губ:

– Папа!

Мемориальная табличка гласит: «Одри Богут, 1912–1983, любящая жена Тома, мать Терезы и Давида. Память о тебе навсегда осталась в наших сердцах».

Для Одри Богут прошел семьдесят один год.

Мемориальная табличка рядом гласит: «Шона Тодд, 1906–1981, любимая дочь Мартина и Мэри Тодд, сестра Бернис и Филиппа. Ты чашу жизни испила до дна, была любви и радости полна».

Для Шоны Тодд прошло семьдесят пять лет.

– Пошли, сейчас начнется, – говорю я Августу.

Мы входим в небольшую кирпичную часовню в центре крематория Олбани Крик. Зима, 1987 год. Прошло девять месяцев после моего великого эксперимента по управлению временем.

Дрищ прав. Это всего лишь время. Тридцать девять минут езды от нашего дома в Брекен-Ридже до крематория Олбани Крик. Двадцать секунд мне, чтобы завязать шнурки на ботинках. Три секунды Августу, чтобы заправить рубашку. Почти двадцать один месяц до выхода мамы. Я быстро становлюсь мастером по управлению временем. Я сделаю так, что двадцать один месяц пролетит как двадцать одна неделя. Человек в деревянном гробу учил меня этому.

Семьдесят семь лет потребовалось Дрищу, чтобы умереть. Он провел последние шесть месяцев, ложась и выходя из больницы, рак заполз слишком во много уголков его высокого тела. Я старался навещать его, когда мог. Между занятиями. Между домашними заданиями и вечерним телевизором. Между моим взрослением и его уходом. Его великим последним побегом.

«ЭПОХА ПРЕСТУПНОСТИ ЗАКРЫВАЕТСЯ», – гласил заголовок в газете «Телеграф», которую отец вручил мне вчера.

«Захватывающая глава квинслендской криминальной летописи закрылась на этой неделе со смертью в Редклиффской больнице Артура Эрнеста “Дрища” Холлидея, 77 лет».

Время остановилось в этой часовне. Ни звука от немногочисленных провожающих в последний путь, стоящих вокруг гроба. Двое мужчин в строгих черных костюмах. Здесь никто не знает друг друга.

Моя рука тянется к карману брюк, и я вспоминаю последние слова из когда-либо написанных мне Дрищом. Он написал их в конце инструкции, которую дал мне перед встречей с таинственным Джорджем и его фруктовым грузовиком.

«Управляй своим временем, прежде чем оно управится с тобой. Твой друг навсегда. Дрищ», – написал он.

Управляй своим временем, Илай Белл, прежде чем оно управится с тобой.

Чиновник крематория говорит что-то о жизни и времени, но я пропускаю все это мимо ушей, потому что думаю о жизни и времени. И затем гроб Дрища уносят.

Все закончилось быстро. Быстрое время. Хорошее время.

Старый мужчина в черном костюме и галстуке подходит к нам с Августом, когда мы выходим из дверей часовни. Говорит, что он букмекер и давний друг Дрища. Говорит, что Дрищ работал у него после тюрьмы.

– Откуда вы, ребята, знаете Дрища? – спрашивает он. У него доброе лицо и дружелюбная улыбка, как у Микки Руни ^[45].

– Он был нашим воспитателем, – говорю я.

Старик кивает, озадаченный.

– А вы как познакомились с Дрищом? – спрашиваю я человека в черном костюме.

– Он жил со мной и моей семьей какое-то время, – отвечает старик.

И в этот момент я осознаю, что у Дрища были и другие жизни. Другие точки зрения. Другие друзья. Другие семьи.

– Это хорошо, что вы пришли и выразили свое почтение, – говорит старик.

– Он был моим лучшим другом, – говорю я.

Старик улыбается.

– Моим тоже, – сообщает он.

– Правда? – спрашиваю я.

– Да, правда, – отвечает старик. – Не волнуйся, – вполголоса добавляет он. – У человека может быть много лучших друзей, и никто не более и не менее лучший, чем другой.

Мы идем вдоль лужайки крематория, вдоль рядов серых надгробий, образующих мрачные однообразные полосы на кладбище за часовней.

– Как вы думаете, он убил того таксиста? – спрашиваю я.

Старик пожимает плечами.

– Я никогда не спрашивал его.

– Но вы бы знали, не так ли? – продолжаю я. – Я думаю, вы бы это почувствовали. Ваш инстинкт или что-то вроде того подсказал бы вам это.

– В каком смысле – «инстинкт»? – не понимает старик.

– Однажды я был рядом с человеком, убившим много людей, и мой инстинкт сказал мне, что он убил много людей, – говорю я. – Такой холодок вниз по позвоночнику, который мне это сказал.

Старик останавливается на месте.

– Я никогда не спрашивал его об этом просто из уважения, – произносит он. – Я уважал этого человека. Если он не совершал того убийства, тогда я еще больше уважаю его, да упокоит Господь его душу. Я никогда не чувствовал холодок по спине рядом с Дрищом Холлидеем. А если и совершил, то он заплатил чертовски огромную цену за это и давно раскаялся.

У него получилось облечь в слова мои мысли. Спасибо, загадочный старик.

Я киваю.

Старик засовывает руки в карманы и уходит вдоль кладбища. Я смотрю, как он идет по этому ряду из надгробий, словно обладает самой беззаботной душой из когда-либо обитавших в теле.

Август сгорбился, рассматривая очередную стену с золотистыми мемориальными табличками, посвященными ушедшим.

– Мне нужно найти работу, – говорю я.

Август бросает острый взгляд через плечо. Зачем?

– Нам надо найти жилье для мамы, когда она выйдет.

Август смотрит в глубь мемориальной доски.

– Пошли, Август! – настойчиво говорю я, направляясь к выходу. – Нельзя терять времени.

Я приземлился прямо в объятия охранников в тот день, когда упал со стены женской тюрьмы Богго-Роуд. К их великой чести, надзиратели выглядели скорее озабоченными моим психическим здоровьем, чем взбешенными моими злоключениями.