Вдалеке появилась фигура, которая, быть может, могла принадлежать мужчине, но затем она раскрыла золотые крылья, и взлетела. Она летела к нему. Тело Грэма затряслось, он с трудом оставался на ногах. Ощущение было таким, будто гигантская рука опустилась ему на плечи, прижимая его к земле.
Мир потемнел, когда существо опустилось рядом с ним. Солнце не садилось, и его глаза не отказали, но вокруг существа было невидимое сияние, незримый свет, ослеплявший его разум, затрудняя ему мышление.
— Что это? — выдавил он сквозь сжатые зубы.
— Что у нас здесь? — сказал голос душераздирающей красоты. Голос был мужским, и соответствовал мускулистому телу с неземной грацией. — Человек, путешествующий с заклинательным зверем. Как необычно.
Грэм пытался не отводить взгляд от этого мужчины, но вместо этого его глаза упёрлись в землю. «Он слишком прекрасен». Смотреть на него было слишком больно. Слёзы покатились из уголков его глаз, и его грозило затопить чувство невыносимой печали.
Его жизнь была бессмысленна. Теперь он мог это видеть — перед лицом этого небесного существа его собственная человечность казалась грязной и жалкой. Колени Грэма подогнулись, и он упал перед тем, кто мог быть лишь одним из богов.
Свет обжёг его разум, изучая каждый дюйм его души, пока он внутренне съёживался. Он знал, что был недостоин.
— Грэм Торнбер, — подумало божество вслух, позволяя словам мягко катиться со своих губ. — Как очаровательно. Ты — такая жалкая тварь, совсем не как твой отец.
Тут мысли Грэма обрели форму, при упоминании его отца. Он полнился вопросами. Свет перебрал его мысли.
— Дориан мёртв. Какая жалость, я бы с радостью убил его. Твой отец был гораздо крепче тебя, человечек. Мне следует оплакать о твою семью — видя, как низко пали Торнберы. Дориан был одним из немногих людей, которые могли встать передо мной, не дрожа от страха.
«Сэлиор». Теперь он вспомнил. Сэлиор был единственным из сияющих богов, кому удалось сбежать — единственному, кого не уничтожили. Грэму захотелось плакать от мысли об уничтожении такого сверхчеловеческого существа.
— Ты меня любишь, не так ли, мальчик? Как и твоя мать. Она ощутила моё касание лишь однажды, и содрогнулась в экстазе. Твой отец ненавидел меня за это, но несмотря на все его попытки, она меня не забыла. Я дал ей больше удовольствия одним поцелуем, чем он мог дать за всю свою жизнь.
Слова бога задели его за живое, но он промолчал. Несмотря на ослепляющий свет в его разуме, он всё ещё чувствовал презрение. «Как можно ему противиться?»
— У тебя такая милая сестра, — прокомментировал Сэлиор. — Когда всё закончится, то я, возможно, сделаю её одной из моих служителей. Я покажу ей любовь, которую никогда не мог ей дать её отец.
Тут в разуме Грэма вспыхнула искра, ярость, которую нельзя было игнорировать несмотря на управлявший им мучительный страх.
— Нет.
— Как интересно. Щенок показывает зубки. В тебя вселяет такое неповиновение мысль о сестре? — Сэлиор наклонился, поглаживая подбородок Грэма пальцем. Прикосновение послало по нему волны удовольствия, грозя затмить все мысли в его разуме.
— Я не сделаю ей больно, человечек. Она примет меня с радостью.
Ярость Грэма воспылала сквозь пустое удовольствие.
— Нет.
— Всё-таки сестра. Мысль о моём к ней прикосновении создаёт… ревность? Какое же ты жалкое, кровосмесительное существо. Ты должен радоваться за неё. А что твоя мать? Мы можем быть счастливой семьёй, вместе. Мать, сын, дочь, и, конечно, я буду твоим отцом. Представь, какая это радость.
С этим словами Сэлиор наполнил разум Грэма образами его матери и сестры, голых. Непристойными видениями, от которых ему хотелось блевать в ужасе. Бог снова коснулся его подбородка, стирая отвращение подавляющей страстью.
— Я мог бы даже поделиться ими с тобой, человечек. Ты этого бы хотел? Или, быть может, ты предпочитаешь испытать отцовскую любовь более прямым образом? — Видения изменились.
— Ты… не… мой… отец… — сумел сказать Грэм, давясь словами.
— Какое же ты непослушное дитя, — сказал Сэлиор. — Хорошо же, я дам тебе дар из уважения к мёртвому куску плоти, которого ты зовёшь отцом. Те, кого ты ищешь — всё ещё впереди тебя, но ты, будучи слабым и немощным, и надеяться не можешь их поймать. Если ты всё же их настигнешь, они тебя убьют.
«Он что, отпустит нас?». Грэм не смел надеяться.
— Я здесь не для того, чтобы тебя остановить, — ответил бог. — Я здесь для того, чтобы убить волшебника, когда он явится, спеша спасти своего потерянного ребёнка. Тебе же я дам свободу, а с ней — самую изысканную из пыток: надежду.
Ощущение стыда накатило на Грэма, хотя какая-то его часть знала, что ощущение пришло извне. «Я даже не стою того, чтобы меня убить».
— Молись о том, чтобы твои враги сразили тебя, дитя, — сказал сияющий бог, даруя ему безмятежную улыбку. Его сияние лилось от него как от солнца. — Ибо если ты выживешь, то я приведу в исполнение видения, которые я тебе показал. Я заставлю тебя петь мне хвалы, пока ты будешь слизывать кровь свой семьи с моих пяток.
Что-то тёплое и мокрое полилось на его голову и спину, наполняя его жизненной силой и чувством здоровья. Вонь мочи заполнила его нос.
— Прими это благословение, и иди, дитя, — засмеялся сияющий бог.
Им овладел порыв бежать, непреодолимая тяга. Вскочив на ноги, Грэм подхватил с земли съёжившуюся медведицу, и побежал, следуя сухому руслу, и перепрыгивая через любые камни или иные препятствия, преграждавшие ему путь. Он бежал с грацией оленя, и сердце гулко колотилось в его груди, звеня от энергии.
Внутри же он плакал от стыда.
Глава 33
Они двигались наверное с милю, прежде чем желание бежать утихло, хотя после того, как он замедлился, оба они молчали.
Лицо Грэма горело от унижения. Ничто в его короткой жизни не могло подготовить его к такой встрече, и он вздрагивал внутри каждый раз, когда его разум показывал ему вспышки того, что описал Сэлиор. Он ощутил подступавшую к горлу тошноту, но его тело было слишком здоровым для рвоты.
Прошёл час, прежде чем Грэйс наконец заговорила:
— Это на самом деле была не моча.
Дождь прекратился, и его одежда казалась чистой, но он помнил запах.
— Не думаю, что были какие-то сомнения в том, что это было. — Рана у него на боку исчезла, и его мышцы больше не ныли и не дрожали, однако его гордость была непоправимо ранена.
— Эта тварь, она может писать так же, как я могу есть пищу. Оно тебя вылечило — вот и всё. Оно хотело, чтобы ты ощутил унижение.
— Откуда такие экспертные познания?
Голос Грэйс был полон страдания:
— Потому что мы — одно и то же. Он назвал меня заклинательным зверем, но на самом деле Сэлиор не является ничем иным. Мы не едим, и мы не… испражняемся.