Провидец Энгельгардт - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Антонов cтр.№ 24

– Да ведь проще, кажется, за деньги работу сделать? Чище расчёт.

– То-то, оно проще по-немецки, а по-нашему выходит не проще. По-соседски нам не следует с вас денег брать, а «из чести» все приедут…

– Постой, но ведь хозяйственные же работы полевые все на деньги делаются?

– Хозяйственные – то другое дело. Там иначе нельзя.

– Не понимаю, Степан.

– Да как же. У вас плотину промыло, дорогу попортило – это, значит, от Бога. Как же тут не помочь по-соседски? Да вдруг у кого – помилуй, Господи, – овин сгорит, разве вы не поможете леском? У вас плотину прорвало – вы сейчас на деньги нанимаете, значит, по-соседски жить не желаете, значит, всё по-немецки на деньги идти будет. Сегодня вам нужно плотину чинить – вы деньги платите; завтра нам что-нибудь понадобится – мы вам деньги плати. Лучше же по-соседски жить – мы вам поможем, и вы нас обижать не будете. Нам без вас тоже ведь нельзя: и дровец нужно, и лужок нужен, и скотину выгнать некуда. И нам, и вам лучше жить по-соседски, по-Божески».

Помещик послушал умного крестьянина, и толокой в один день поправили и плотину, и дорогу.

Осенью пришлось звать на толоку баб, чтобы помогли нарубить капусту на засолку. Тут Энгельгардт убедился, что у крестьян есть свой «трудовой кодекс», что каждый хочет на общей работе показать себя с лучшей стороны:

«Работа «на чести», толокой, производится даром, бесплатно; но, разумеется, должно быть угощение, и, конечно, прежде всего водка. Загадав рубить капусту, чистить бураки и пр., Авдотья приглашает, «просит» баб притти на «помочи». Отказа никогда не бывает: из каждого двора приходит по одной, по две бабы, с раннего утра. Берут водки, пекут пироги, заготовляют обед получше, и если есть из чего, то непременно делают студень – это первое угощение. «Толочане» всегда работают превосходно, особенно бабы, – так, как никогда за подённую плату работать не станут. Каждый старается сделать как можно лучше, отличиться, так сказать. Работа сопровождается смехом, шутками, весельем, песнями. Работают как бы шутя, но, повторяю, превосходно, точно у себя дома. Это даже не называется работать, а «помогать»…

Нельзя даже сказать, чтобы именно водка привлекала, потому что приходят и такие бабы, которые водки не пьют; случается даже, что приходят без зову, узнав, что есть какая-нибудь работа. Конечно, всё это происходит оттого, что мужик и теперь всегда в зависимости от соседнего помещика: мужику и дровец нужно, и лужок нужен, и «уруга» (выгон) нужна, и деньжонок перехватить иногда, может быть, придется, и посоветоваться, может быть, о чём-нибудь нужно будет, потому что все мы под Богом ходим – вдруг, крый (сохрани) Господи, к суду какому-нибудь притянут – как же не оказать при случае уважение пану!».

Подобная совместная работа, в какой-то мере на принципе состязательности, дала возможность Энгельгардту увидеть крестьян и крестьянок с лучшей стороны, чего никогда не видели помещики, использующие труд либо крепостных, либо наёмных работников.

И такой подход к крестьянам с отношениями «по совести, по справедливости», стал для Энгельгардта правилом. Тогда как местные помещики строили отношения с крестьянами «по-петербургски», петербургский профессор жил с «мужиками» и «бабами» «по-соседски, по-Божески». Другие помещики вели с крестьянами нескончаемые изматывающие (и обычно безрезультатные) судебные процессы, у Энгельгардта с соседями и работниками не было ни ссор, ни неприятностей. Совет Степана послужил первым толчком, который ввёл Энгельгардта в целый мир деревенских, сложившихся за века чисто русских отношений, не описанных ни в одном руководстве по ведению хозяйства и не предусмотренных никакими юридическими кодексами.

Пришлось, например, Энгельгардту ознакомиться и с системой «народной юриспруденции». Среди знакомых ему крестьян был охотник и вор, некто Костик. Он крал даже не столько из нужды, сколько из озорства (как Остап Бендер был мошенником-художником). Совершил он кражу у Матова – мещанина-кулака, содержателя постоялого двора. Матов прежде всего раскидывает умом, кто бы мог украсть. Он «находит важных свидетелей, которые видели у Костика деньги (а всем известно, что у Костика денег быть не может), которые видели Костика с ношей. Заручившись свидетелями, обещав им, что дела далее волости не поведет, свидетелей по судам таскать не будет, и получив, таким образом, уверенность, что Костику не отвертеться. Матов жалуется в волость. Вызывают в волость Матова, Костика, свидетелей – в волость свидетелям сходить недалеко и от работы их не отрывали, потому что суд был вечером. Свидетели уличают Костика, и тот, видя, что нельзя отвертеться, сознаётся. Дело кончается примирением, и все довольны». Матов получил обратно у него украденное. «Свидетелям Костик или заплатил, или поставил водки, а главное, их не таскали по судам… Костик доволен, потому что раз воровство открыто, ему выгоднее заплатить за украденное, чем сидеть в остроге. Мы довольны, потому что если бы Костик посидел в остроге, то из мелкого воришки сделался бы крупным вором.

Совсем другое дело вышло бы, если бы Матов вместо того, чтобы самому разыскивать вора, принёс жалобу в полицию, как делают большею частью помещики и в особенности помещицы. Приехал бы становой, составил бы акт, сделал дознание, тем бы, по всей вероятности, дело и кончилось. Какие же у станового с несколькими сотскими средства открывать подобные воровства?.. Становому впору, только повинности с помещиков собрать…

Положим, помещики вызывают станового, обыкновенно ничего не разузнав о краже, и не представляют никаких данных, даже и подозрения основательного высказать не могут; но Матов, казалось бы, разузнав всё предварительно и имея свидетелей, мог бы принести жалобу мировому и вообще куда следует. Как бы не так. Матов, как человек практический и сам судов боящийся, очень хорошо знает, что, если бы свидетели только знали, что Матов будет судиться с Костиком и таскать их, свидетелей, по судам, так они бы притаились и ничего бы не сказали. В самом деле, представьте себе, что если бы, вследствие жалобы Матова, свидетелей, то есть старосту, гуменщика и работников, потребовали куда-нибудь за 30 вёрст к становому, мировому или на съезд, – благодарили ли бы они Матова? Вы представьте себе положение хозяина: старосту, у которого на руках всё хозяйство, гуменщика, без которого не может идти молотьба, и рабочих потребуют свидетелями! Все работы должны остановиться, всё хозяйство должно остаться без присмотра, да в это время, пока они будут свидетельствовать, не только обмолотить, но просто увезти хлеб с гумна могут. Да и кто станет держать такого старосту или скотника, который не знает мудрого правила: «нашёл – молчи, потерял – молчи, увидал – молчи, услыхал – молчи», который не умеет молчать, болтает лишнее, вмешивается в чужие дела, которого будут таскать свидетелем к мировому, на мировой съезд или в окружной суд. Вы поймите только, что значит для хозяина, если у него, хотя на один день, возьмут старосту или скотника. Вы поймите только, что значит, если мужика оторвут от работы в такое время, когда за день нельзя взять и пять рублей: поезжай свидетелем и оставь ниву незасеянную вовремя. Да если даже и не рабочее время, – очень приятно отправляться в качестве свидетеля за 25 верст, по 25-градусному морозу или, идя в город на мировой съезд свидетелем, побираться христовым именем. Прибавьте к этому, что мужик боится суда и всё думает, как бы его, свидетеля, храни Бог, не засадили в острог или не отпороли. Матов ни за что не открыл бы воровства, если бы свидетели не знали Матова за человека практического, который по судам таскаться не станет. Да и какая польза была бы Матову судиться с Костиком? Посадили бы Костика в острог, – а Матову что? Украденное так бы и не вернул. Костик на суде во всем заперся бы. Матов остался бы не при чем, в глазах же крестьян сильно бы потерял, что неблагоприятно отозвалось бы на его торговых делах. Не лучше ли кончить все полюбовно, по-божески? У нас, к счастью, много дел кончается таким образом».