С полицейской фотографии 1895 года на нас смотрит презрительное, малосимпатичное лицо молодого человека с брезгливостью во взгляде. По словам Ариадны Тырковой, жены журналиста Гарольда Уильямса, глаза у Ленина были “волчьи, злые”15. Но лицо его притягивало и каждого заставляло взглянуть на него еще раз. Лицу Ленина была свойственна живость, которую не передает ни одна фотография. Лучше всего видел его тот, кто смотрел ему прямо в глаза. По словам Глеба Кржижановского, они были “необыкновенные, пронизывающие, полные внутренней силы и энергии, темно-темно-карие”16.
Эти глаза вспыхнули от удовольствия, когда после обеда фрау Преллог высказалась в том смысле, что солдатам на фронте хорошо бы перестрелять своих офицеров и вернуться домой. “Перестрелять офицеров! Великолепная женщина!” – воскликнул он. Это было первое, но далеко не последнее, что поразило Марку. Ленин пригласил его в гости, и на следующий день молодой человек уже стучался в дверь квартиры по адресу Шпигельгассе, 14 – в одном из многочисленных старинных домов в лабиринте горбатых улиц старого Цюриха. Ленин и Крупская снимали жилье у сапожника, которого Ленин с удовлетворением отрекомендовал как “интернационалиста”. Комнаты были маленькие и душные: окна открыть было невозможно из-за тухловатого запаха, доносившегося из колбасного цеха, разместившегося в подвальном этаже17. Тесная квартира с простой мебелью казалась суровой (“как тюремная камера”, по отзыву другого посетителя). За разговором о забастовках, гражданской войне в Европе и тому подобном незаметно пролетели два часа. То, что говорил тогда Ленин, Марку запомнилось навсегда. Даже особенности речи собеседника помогали памяти (его грассирование усиливало империализм, превращая его в имперрриализм)18.
Одно меня удивляет, – говорил Ленин, – вы и ваши друзья хотите целиком изменить этот мир, который провонял низостью, рабством и войной, и все-таки вы категорически отвергаете всякое применение силы.
Среди молодых левых пацифизм стал распространенной формой реакции на войну – точка зрения Ленина была иной. Открыв ящик стола, он вынул черновик только что дописанной статьи [“О лозунге «разоружения»”] и прочитал:
Угнетенный класс, который не стремится к тому, чтобы научиться владеть оружием [тут он тоже грассировал], иметь оружие, такой угнетенный класс заслуживал бы лишь того, чтобы с ним обращались как с рабами. <…> Требование разоружения в нынешнем мире является не чем иным, как проявлением отчаяния19.
В печатной версии статьи, опубликованной в сентябре 1916 года, те же мысли были сформулированы еще жестче:
Если теперешняя война вызывает у реакционных христианских социалистов, у плаксивых мелких буржуа только ужас и запуганность, только отвращение ко всякому употреблению оружия, к крови, смерти и пр., то мы должны сказать: капиталистическое общество было и всегда является ужасом без конца 20.
В Цюрихе нельзя было расслышать артиллерийскую канонаду на европейских фронтах, но все же такой отклик на страшную катастрофу Европы казался странным.
Марку смог убедиться в том, что ленинское видение будущего заключало в себе черты скорее апокалипсиса, чем просто вооруженной борьбы. Беседуя со своим гостем в сытом Цюрихе, лежащем на берегу прекрасного озера, вождь большевиков пророчил мировую революцию, говорил о серии хорошо скоординированных и безжалостных кампаний насилия, которые позволят навсегда уничтожить двойное угнетение – и капиталистическое, и империалистическое. Буржуазия должна погибнуть, крупные земельные владения и поместья исчезнут в огне, рабовладельцы сами превратятся в рабов.
Ленин не планировал никаких вторжений извне, – вспоминал Марку, – лишь восстание внутри страны <…>. Каждый революционер, говорил он, должен способствовать поражению своей собственной страны. <…> Главная задача состоит, полагал он, в том, чтобы <…> организовать все моральные, физические, географические и тактические элементы будущего восстания и чтобы собрать воедино всю ненависть, пробужденную империализмом на всех пяти континентах21.
В 1914 году Ленин сформулировал это следующим образом:
Превращение современной империалистической войны в гражданскую войну есть единственно правильный пролетарский лозунг22.
“Он писал так, будто тысячи людей жадно ожидают его слов, – вспоминал Марку, – как будто наборщик уже стоит у дверей” 23. Этот человек не удовлетворился бы мирными переговорами или планами общественного контроля над капиталистическими фабриками; его целью было разрушить до основания систему, порождающую войны. Павел Аксельрод, меньшевик и соратник Мартова, еще в 1910 году говорил о Ленине как о человеке, “который двадцать четыре часа в сутки занят революцией, который не думает ни о чем другом, кроме революции, который во сне видит сны о революции”24. “Недаром, – писал Троцкий, – в словаре Ленина столь часты слова непримиримый и беспощадный”25.
Старая революционерка Вера Засулич еще раньше приходила к похожим выводам, сравнивая молодого Ленина с Плехановым, пользовавшимся наибольшим авторитетом среди эмигрантов-марксистов:
Вера Ивановна, по ее собственному рассказу, говорила Ленину: “Жорж (Плеханов) – борзая: потрепет, потрепет и бросит, а вы – бульдог: у вас мертвая хватка”. Передавая мне впоследствии этот диалог, – вспоминал Троцкий, – Вера Ивановна добавила: “Ему (Ленину) это очень понравилось. «Мертвая хватка?» – переспросил он с удовольствием”. И Вера Ивановна добродушно передразнивала интонацию вопроса и картавость Ленина26.
В Швейцарии Ленину нравилось, однако поселиться там его вынудила война. До ее начала они с Крупской жили в тихом местечке Поронин в предгорьях Татр (на территории тогдашней Австро-Венгрии, ныне Южная Польша). Более близкое от России место изгнания трудно было и вообразить. Якуб Фюрстенберг помог ссыльной паре с устройством на месте и с документами. Другой добровольный помощник, Григорий Зиновьев, поселился со своей второй женой Зиной поблизости, и Ленин объявил Поронин штабом заграничного бюро большевистского ЦК. Ленин часто ездил на важные встречи руководящих социалистов Европы, но в остальное время он вел в сонном Поронине тихую жизнь, работал над вопросами революционной теории, отвлекаясь на дальние прогулки и походы за грибами. Нервические головные боли, до этого мучившие его годами, понемногу утихли, да и вести из России были неплохие. Для царизма лето 1914 года было тяжелым: в Баку бастовали рабочие, в Петербурге строились баррикады27. Но 6 августа австрийское правительство объявило России войну, и мирная жизнь вдруг оборвалась.
Тысячи людей в Европе внезапно оказались не на своем месте. Ленин с женой находились теперь на территории Австро-Венгрии в качестве подданных враждебного государства. На рассвете у дверей их жилища выросли жандармы, обыскали дом и нашли множество листов, исписанных четким нетерпеливым почерком большевистского вождя: по преимуществу это были статистические выкладки и заметки по сельскому хозяйству. Один из жандармов обнаружил пистолет – заряженный браунинг. В военное время русский в приграничной зоне в любом случае вызвал бы подозрения, а тут налицо было свидетельство шпионской деятельности в Австрии.