На что способна умница - читать онлайн книгу. Автор: Салли Николс cтр.№ 58

На заводе Нелл, как и всем остальным, приходилось переодеваться в форму: длинное мешковатое синее платье и синюю шапочку, под которую полагалось подбирать волосы. Никого из девушек на завод в своей одежде не пускали, опасаясь, что какая-нибудь металлическая застежка высечет искру и вызовет взрыв. Запрет распространялся даже на металлические крючки и петли на корсетах и, конечно, на украшения, шпильки для волос и подбитые гвоздями ботинки Нелл. Обуваться следовало в громоздкие деревянные башмаки, как на фабриках. Полы на заводе были устланы асбестом — опять-таки во избежание пожаров, по этому рыхлому ковру они добредали до своих рабочих мест.

Рабочую форму ненавидели все девушки. И громко жаловались: «С какой стати над нами так издеваются, уродуют нас?»

Нелл тоже, конечно, терпеть не могла заводскую форму, но сходство между работницами втайне будоражило ее. Очутившись на заводе, каждый первым делом замечал слившиеся в одно пятно синие платья. И только присмотревшись, начинал различать лица: глаз, щеку, прядь волос, выбившуюся из-под шапочки. В мешковатых платьях не было ровным счетом никакой эротики. Но удивительное дело: даже в одинаковой одежде девушки ухитрялись выглядеть по-разному — благодаря сумочкам, манере носить шапочку, пудре, губной помаде или полному отсутствию макияжа. Каждая такая мелочь полностью преображала их.

Дни были длинными, работа — тяжелой и, что бы там ни трубили газеты о сотрудницах военных заводов, разодетых в меховые манто, низкооплачиваемой, хотя Нелл получала больше, чем когда упаковывала джем. Нелл знала об этой проблеме от суфражисток. И мать, и дочь Панкхёрст яростно сражались за равную оплату для работников и работниц военных заводов, но добились лишь одного: за каждый изготовленный снаряд всем работникам должны были платить одинаково, хотя завод ловко обошел это требование, введя почасовую оплату. И все же заработков Нелл хватало, чтобы отдавать остатки маме и Берни, когда по воскресеньям она навещала родных. Вдобавок она понимала, что облегчает матери участь, избавив ее от необходимости кормить лишний рот.

Ее работа на заводе заключалась в наполнении «втулок» — тех же гильз, только больше размером. У нее был стол со стеклянным колпаком над ним, под колпак она просовывала руки и крепко набивала втулки чем-то вроде мелкого черного камня — взрывчатой смесью. Дело было несложным, скоро Нелл освоила его — в сущности, оно мало чем отличалось от другой монотонной заводской работы, хоть рекламные плакаты всячески нахваливали девушек, помогающих выиграть войну. Единственное различие заключалось в том, что черная взрывчатка окрашивала кожу в ярко-желтый цвет. И волосы тоже, если они выскальзывали из-под шапочки, и большинство девушек щеголяли рыжевато-желтыми прядями вокруг лица. К этому быстро привыкали, ведь все выглядели одинаково. Некоторые девушки усердно оттирали кожу по вечерам, старались смыть краску, или что там еще пачкалось, а потом целыми часами запудривали пятна на лицах и руках. Другие носили эти пятна с гордостью, как медаль за доблестную службу.

Нелл было некогда предаваться мыслям о Мэй, и она только радовалась этому. И старалась не вспоминать о шести днях, проведенных в Попларе, пока решался вопрос с ее жильем и самыми необходимыми вещами. Все это время она была на взводе, срывалась, кричала на Дот и Джонни, стоило им прикоснуться к ее вещам, орала на мать, чтобы не лезла, по каждому пустяку закатывала скандал. К счастью, близкие приписали это волнению перед отъездом из дома и поступлением на новую работу, но она поклялась себе никогда больше так не распускаться. Впредь она старалась держать себя в руках и потому радовалась длинным рабочим дням, непривычному окружению и сильной физической усталости. Даже если бы Мэй простила ее за работу на военном заводе, им все равно было бы почти некогда видеться: редкие выходные она проводила у родных в Попларе, помогая матери со стиркой и с младшими детьми. Сидди уже исполнилось два года! А Джонни — пять! Двенадцатилетний Берни за последние два месяца здорово вытянулся. И был все такой же тощий — как все остальные, но в глаза бросалась в первую очередь худоба Берни. В сумерках его можно было спутать с вымахавшим сорняком. Он долго поправлялся после пневмонии, и Нелл знала, что мать по-прежнему тревожится за него. Наверное, и всегда будет. И за отца, который наконец вернулся в Бельгию, в свой прежний взвод. Нелл и ее мать не знали, радоваться этому или нет: в деньгах, которые он присылал им, они, безусловно, нуждались, но с его возвращением в строй их вновь начали одолевать опасения, как бы с ним не случилось чего-нибудь еще.

Среди ощущений Нелл преобладала тупая усталость. Что-то вроде ноющей боли. Как будто раньше она ощущала нечто важное, а потом это чувство исчезло. Никому, думала она вяло, не понять, каково это — когда нечто преобразило всю твою жизнь, ты поверила, что важнее этого нет ничего на свете, а потом это важное вдруг выхватили у тебя из-под носа.

Вдобавок она так и не могла разобраться, что для нее важнее всего на свете: суфражистки, ее семья или Мэй.

День проходил за днем, и вскоре даже Хетти стало ясно, что этот бой — битва на Сомме — отличается от всех прочих. С каждым днем газеты, казалось, все сильнее впадали в истерику по этому поводу. Знакомые матери Ивлин говорили только о том, чей сын попал в район ожесточенных сражений, а чей избежал этой участи. Через неделю после начала битвы мистер Коллис повез всю семью на концерт. По пути туда они увидели, как на вокзале Чаринг-Кросс из санитарного поезда выгружают раненых. Десятки, а может, и сотни. От ходячих легкораненых до лежащих в беспамятстве на носилках и сидящих в инвалидных креслах. С обрубками конечностей. С полностью забинтованными лицами. Страшное зрелище, внушающее ужас.

Миссис Коллис торопила: «Идемте же, девочки, не надо глазеть», но и сама не могла отвести взгляд. Как и Ивлин, которая и не старалась. Она почти не сомневалась, что среди этих мужчин увидит и Тедди — как в том душераздирающем рассказе, опубликованном в «Журнале для девушек». Но нет, его на вокзале не оказалось.

Почти две недели они не получали от него вестей. Через девять дней после начала битвы принесли открытку от Кристофера — он сообщал, что с ним все хорошо, и обещал вскоре отправить письмо. Родители Тедди из письма Стивена узнали, что его батальон пока не участвует в битве, хотя готовится к переброске к линии фронта в ближайшие недели. Но о Тедди они не знали ничего.

Ивлин не переставала вспоминать последнюю встречу с ним. Она состоялась примерно за месяц до его отъезда во Францию: он отправил ей из лагеря телеграмму, сообщая, что ему неожиданно дали отпуск на три дня. Она несказанно обрадовалась и ужасно разволновалась: каково будет снова встретиться с ним после долгой разлуки? Чем бы с ним заняться в эти три дня? Чего он захочет — в театр и на концерт или на тихие прогулки по Хиту? В любом случае все должно пройти идеально — она твердо знала, потому что, возможно, эта встреча станет для них последней.

И конечно, у нее совершенно вылетело из головы то обстоятельство, что и его родители, бабушки с дедушками, товарищи по учебе и брат тоже, возможно, увидятся с ним в последний раз. Вдобавок никто и не подозревал, что из лагеря он привезет список вещей, которые абсолютно необходимо собрать перед отъездом во Францию. Когда же это выяснилось, им пришлось посвятить целый день беготне от одного магазина к другому и покупкам с устрашающими названиями вроде патронных обойм, морфия и ружейного масла. А следующий день прошел в суете встреч с родными и знакомыми, в итоге они едва не опоздали на вечер в мюзик-холл. Ивлин помнила, как постоянно ловила себя на мысли, что этот мюзик-холл, возможно, станет последним, какой увидит в жизни Тедди, и она одергивала себя, ругая глупой гусыней.