За рисунками было воткнуто написанное от руки письмо на простой белой бумаге. Почерк был мелким, женским и взрослым. Я не могла не посмотреть. Это было письмо от матери девочки – три страницы извинений. Были перечислены имена разных мужчин, объяснялось, кто из них еще остался в ее жизни, а кто нет, и с места, откуда я читала дело, – стоя у шкафа и с опаской приоткрывая обложку, в страхе, что меня застукают, – видна была всего половина страниц.
«Если бы я только знала, что ты подвергаешься насилию, – писала мать, – особенно сексуальному насилию, я бы никогда…» Остаток предложения мне было не видно. На последней странице письма мать подписалась: «С океанами любви, мама». Под «океанами любви» было нарисовано плачущее лицо девочки. Ее слезы собирались в водоем. Указывающая стрелка: «Океан».
Стрейн навестил меня в Портленде всего однажды. Он в любом случае собирался приехать на какой-то практикум по развитию, и я слишком нервничала, чтобы спросить, планирует ли он остаться на ночь. Когда он приехал, я устроила ему тур по своей крошечной квартире, мечтая, чтобы он заметил, в какой чистоте я ее содержу: все тарелки вымыты и расставлены по шкафчикам, пол пропылесошен. Стрейн назвал ее уютной, сказал, что ему нравится ванна на львиных ножках. В совмещенной с гостиной спальне я сделала какое-то глупое, прозрачное замечание насчет кровати.
– Так и хочется прилечь, правда?
У меня не было секса почти год. Я испытывала потребность во взглядах, в прикосновениях. Под платьем я была обнаженной, мягкой и гладкой, без колготок. Предполагалось, что на этот намек он не сможет не отреагировать. Я целыми днями воображала, как он сглотнет, осознав, что я без трусиков.
Он сказал, что нам пора. Он забронировал стол в рыбном ресторане в Старом порту, где он заказал нам томатный суп из морепродуктов, шейку омара с лингвини, бутылку белого вина. Я не наедалась так с тех пор, как в последний раз ездила домой к родителям. Стрейн, нахмурившись, смотрел, как я жадно поглощаю еду.
– Как на работе? – спросил он.
– Дерьмово, – сказала я. – Но это временно.
– Каков твой долгосрочный план?
От этого вопроса у меня сжались челюсти.
– Аспирантура, – нетерпеливо сказала я. – Я тебе уже говорила.
– Ты подавала заявление на осень? – спросил он. – Они уже должны рассылать письма о зачислении.
Я покачала головой, отмахнулась.
– Я буду поступать следующей осенью. Мне еще нужно доделать кое-какие дела и накопить на плату за обучение.
Стрейн нахмурился, сделал глоток вина. Он знал, что все это брехня, и у меня нет никакого плана.
– Ты создана для большего, – сказал он.
Я чувствовала, что он винит себя. Он боялся, что я попусту себя растрачиваю по его вине, и, скорее всего, это была правда, но, чувствуя себя виноватым, он мог не захотеть заняться со мной сексом.
– Ты меня знаешь. Я не люблю торопить события. – Я задорно улыбнулась, пытаясь показать ему, что дело не в нем, а во мне.
После ужина он отвез меня домой, но, когда я пригласила его к себе, сказал, что не может. Меня рассекло надвое, мои кишки вывалились на пассажирское сиденье. Я думала только о том, что через месяц мне исполнится двадцать три, а однажды – тридцать три, сорок три. Представить себя в этом возрасте было так же невозможно, как мертвой.
– Я для тебя теперь слишком стара? – спросила я.
Сначала он бросил на меня свирепый взгляд, чуя ловушку, потом увидел мое искреннее лицо.
– Я серьезно, – сказала я.
Он смотрел на меня впервые за весь вечер, может быть, впервые с той ночи у меня в квартире в Атлантике, когда он призвал меня к ответу за то, что Генри призвал к ответу его, когда он, возможно, меня изнасиловал – я по-прежнему была не уверена.
– Несса, я пытаюсь быть хорошим, – сказал он.
– Но тебе не нужно быть хорошим. Не со мной.
– Знаю, – сказал он. – В том-то и проблема.
И тут я поняла, что на этом всему всегда было суждено закончиться. Я позволила ему воплотить в жизнь его самые сокровенные желания, предоставила свое тело в качестве места преступления, и какое-то время он себе потворствовал, но в глубине души он не был злодеем. Он был человеком, который хочет быть хорошим, и я не хуже других знала, что лучший способ стать хорошим – это избавиться от того, что делает тебя плохим.
Держа ладонь на ручке двери, я спросила, увидимся ли мы в ближайшее время, и по его мягкому «да» поняла, что он покидает меня постепенно. Он отвел взгляд, как будто я была живым свидетельством того, что он хотел забыть.
Без него прошли годы. У папы случился первый сердечный приступ, мама наконец получила диплом. Однажды летом, когда я была у них в гостях, у бегающей по двору Бэйб произошел разрыв аневризмы; она упала, как подстреленная, и мы с папой пытались спасти ее, будто человека, делали ей массаж сердца и дышали ей в морду, но ее не стало. Тело у нее было холодное, а лапы еще мокрые после озера. Я ушла из службы опеки и работала секретарем-референтом то в одной компании, то в другой, тяготясь службой, стерильными офисами, скрепками, стикерами и берберскими коврами. Поймав себя на том, что гуглю: «что делать, если на работе тебе хочется покончить с собой», я пришла в себя, осознала, что такой способ поддерживать в себе жизнь может в конце концов меня убить, и устроилась портье в фешенебельный отель. Платили там мало, зато я сбежала от освещенного флюоресцентными лампами срыва, который назревал у меня внутри.
Я сходилась с мужчинами, ни один из которых так и не стал моим бойфрендом. Они заглядывали за кулисы и видели мой буквальный и метафорический бардак: квартиру, где среди завалов одежды и мусора от кровати к ванной вел узкий проход; пьянство, бесконечное пьянство; секс в отключке и кошмары.
– А ты с прибабахом, – говорили они.
Поначалу они смеялись, думали, что какое-то время со мной можно будет поразвлечься, но, как только я заплетающимся языком выдавала свою историю – учитель, секс, пятнадцать, но мне нравилось, я по нему скучаю, – они исчезали.
– У тебя серьезные нелады с головой, – говорили они по пути к двери.
Я начала понимать, что проще держать рот на замке, быть сосудом, в который они себя опорожняют. На приложении знакомств я познакомилась с мужчиной под тридцать. Он носил кардиганы и вельветовые брюки, на лбу у него были залысины, а на груди – густые волосы, торчащие из выреза рубашки. Двойник Стрейна. На нашем первом свидании я дрыгала ногами, рвала на кусочки салфетку. Не успели мы наполовину опустошить наши кружки, как я спросила:
– Может, хватит трепаться и займемся сексом?
Он поперхнулся пивом, посмотрел на меня, как на больную, но сказал, конечно, разумеется, если ты этого хочешь.