Горькие травы - читать онлайн книгу. Автор: Кира Козинаки cтр.№ 85

— Хочешь чего-нибудь? — спрашивает он. — Есть, пить, спать?

— Ммм… Нет. Хотя…

Не разрывая контакта кожи с кожей, я тянусь рукой к своей кружке с шампанским, которое, конечно, уже согрелось и немного выдохлось, но на вкус по-прежнему восхитительно. Интересно, когда я продам почку, чтобы купить «Туарег», останется ли у меня ещё немножечко денег на пару ящиков Moet & Chandon?

— Скажи мне, сколько стоят эти пузырьки? — требую я.

Но Пётр в ответ лишь пожимает плечами:

— Я взял эту бутылку из офиса, клиенты подарили в качестве благодарности, старинный…

— Русский обычай, — заканчиваю за него. — Знаю, Даня рассказывал.

— Трепло, — качает головой Пётр, а я улыбаюсь — может, даже чуточку загадочно.

— А ты когда-нибудь раньше пил «Моэт», или как там оно произносится?

— Бывало на всяких пафосных мероприятиях.

— А длину мюзле измерял?

Пётр смотрит на меня неотрывно, и я вижу, как загораются его глаза, а затем он отстраняет меня от себя, кладёт ладони мне на плечи и говорит:

— Жди здесь, я скоро вернусь.

— Ты куда? — весело окликаю я, когда он буквально бегом бросается в коридор.

— За плоскогубцами! — кричит он, уже по пояс забравшись в шкаф.

И мы долго-долго раскручиваем проволоку в полумраке кухни, царапая пальцы, шутя, смеясь, попивая шампанское из одной кружки и прерываясь на поцелуи — просто как два дурака. Очень счастливых дурака, особенно в тот момент, когда наше криво распутанное и в паре мест переломанное мюзле доходит до отметки в, кажется, ровно пятьдесят два сантиметра на рулетке, и мы громко и победно вопим.

А потом, утомившись, перемещаемся на диван за положенным отдыхом: я удобно устраиваюсь на груди Петра, вытягивая ноги и запихивая ступни под ворох декоративных подушек и спящего Платона, мастерски прикидывающегося одной из них. Пётр тут же скользит ладонью по моему телу, описывает окружность на груди, вычерчивает изгиб талии, пробегает пальцами по внутренней стороне бедра и останавливается на чувствительном местечке между ног.

— Что-то изменилось, — докладывает он.

— Мула-бандха.

— Ещё одно заклинание, бессердечная ты ведьма? — восклицает он, скользя рукой обратно, а я любуюсь его напрягшимися передними зубчатыми мышцами — как по мне, самое сексуальное место на торсе мужчины, но внезапно понимаю, что…

— У тебя новый диван! — Сосредоточенно трусь ягодицами об обивку и уверенно киваю. — Однозначно. В свой последний визит сюда я на нём спала, и утром у меня на лице отпечаталась сеточка. Я сейчас всё мягонько.

Пётр смеётся, и я использую этот момент, чтобы всё-таки лизнуть его зубчатые мышцы и закрыть гештальт.

— На второй неделе безвылазного сидения дома с температурой я начал сходить с ума. Обсуждал внешнюю политику России с котом, играл в Last of Us и купил новый диван.

— Прости, что меня не было рядом, когда ты болел.

— Ась, — он ласково проводит пальцами по моему лбу, заглядывая в глаза, — бросай дурацкую привычку извиняться за то, в чём ты не виновата.

Улыбаюсь, а он даже не догадывается, как много значат его слова.

— Просто… До вчерашнего дня я думала, что всё то время, пока мы приятельствовали, — рисую пальцами воздушные кавычки, — ты по вечерам возвращался домой к Варе.

Пётр смотрит на меня в явном недоумении, брови собираются у переносицы, а залом становится пугающе глубоким.

— Серьёзно? Ась, ты вот сейчас серьёзно?

Киваю, и мне внезапно кажется, что это на самом деле глупо и нелепо.

— Мы окончательно расстались в тот день, когда я увидел тебя в окне «Пенки», помнишь?

Помню. Тогда снег шёл наверх.

— Ты никогда мне об этом не говорил.

— А нужно было? Разве можно приятельствовать, — он повторяет мой жест с кавычками, — с одной женщиной и жить с другой?

Конечно, нельзя. Наверное, нельзя. Но когда все твои любовные отношения случались с мудаками, ты просто не можешь об этом знать.

— Петь, а почему… — Я запинаюсь, медлю, но не задать этот вопрос не могу. — Почему тогда, в январе, ты выбрал не меня?

Мы долго смотрим друг другу в глаза. Я чувствую, как колотится моё сердце, и мне до жути страшно услышать ответ. Да, я уже решилась и прыгнула в омут с головой, но это последний кусочек пазла, который мне необходимо поставить на место. И изо всех сил постараться потом повесить получившуюся картину на стену, а не разломать и убрать обратно в коробку.

— А разве у меня был выбор? — тихо спрашивает Пётр.

Беспокойная, неуверенная в себе девчонка, какой я была всего пару часов назад, моментально ухватилась бы за любезно предоставленную мозгом трактовку «Да потому что выбирать было не из чего!», но взрослая и умная женщина, которую обласкали, отлюбили и убедили в собственной неотразимости и которой я чувствую себя сейчас, отвергает все происки воспалённой фантазии, восстанавливает сбившееся дыхание и спокойно произносит:

— Что ты имеешь в виду?

Пауза затягивается, и мне по-прежнему очень, очень страшно. Особенно потому, что я всё ещё лежу на груди Петра и отчётливо слышу, как громко колотится его сердце, будто ему страшно не меньше моего.

— Ну, ты же очевидно не хотела быть со мной.

Отодвигаюсь, усаживаюсь рядом и недоверчиво смотрю на него, замечая, как былое веселье во взгляде бесследно испаряется, а на лицо ложится тень. Словно передо мной совершенно другой человек, растерзанный и сокрушённый, только я до сих пор не могу понять, как так вышло, что я дышала им, а он считал, что мне не нужен.

— С чего ты взял? — спрашиваю.

Пётр сглатывает — бесшумно, я замечаю это лишь по движению кадыка.

— Ась, это… стрёмно… и неприятно.

— Расскажи, — настаиваю я, хватаю его руку и переплетаю наши пальцы. — Просто расскажи мне. Ведь это ничего… это ничего не изменит.

— Ты уверена? — спрашивает он, и в голосе дрожь, которой я никогда не слышала раньше.

Пётр вздыхает, переводит взгляд на чёрную кирпичную стену напротив и долго молчит. Проваливается мыслями куда-то совсем далеко, и я боюсь шевельнуться, потревожить его, но вместе с тем убеждаю себя, что сказанное точно ничего не изменит. Я же уже всё решила — решила дать нам этот второй шанс и бороться до самого конца.

— Понятия не имею, что ты тогда сделала со мной под этим грёбаным фонарём у себя во дворе, — усмехнувшись, медленно произносит Пётр. — Приворожила? Околдовала? Заморочила голову? Как ещё объяснить то, что уже через секунду я был готов идти за тобой хоть на край света? В тебе всё было… не так. Болтала о воображаемой собаке, рисовала ручкой узоры на пальцах, тащила домой уродливые растения, ела ананас с перцем, презирала Новый год, но при этом радостно загадывала желания. Краснела, будто школьница, и трахалась, будто…