Путь Беньямина - читать онлайн книгу. Автор: Джей Парини cтр.№ 64

Как ни удивительно, мы вполне благополучно достигли вершины, и Беньямин повалился на колени. Он уперся лбом в землю и для равновесия выставил вперед руки.

– У вас получилось, доктор Беньямин, – сказала я и показала на скопление домов – игрушечную деревушку неподалеку. – Это Портбоу.

Городок гляделся в море, в котором багрово горел закат. Сверкал каталонский Коста-Бермеха, темные скалы сгрудились над водой. На западе облака пронзал розовый меч света, словно Бог Авраама и Моисея возвещал о своем благословении. Я готова была увидеть радугу, но ее не было.

– Красота какая, – сказала Хенни Гурланд.

– Жаль, что в такой прекрасной стране полно фашистов, – посетовал Хосе.

– Твой отец любил Испанию, – проговорила его мать. Ее щеки блестели.

Дальше они должны были идти без меня, но мне почему-то не хотелось отпускать их. Я решила спуститься с ними еще на пару километров, туда, где горная тропа выводила на настоящую дорогу.

Мы остановились передохнуть у зацветшего, покрытого пенистой зеленью озерца. От воды отвратительно пахло гнилью.

– Меня мучит жажда, – сказал Беньямин. – Простите меня, пожалуйста, я попью.

В моей фляге воды не осталось, и я не могла напоить его, но намерение Беньямина напиться этой жижей привело меня в ужас.

– Вы уже через час будете в Портбоу, – сказала я. – Там будет вдоволь чистой воды.

– Мне нужно попить, – стоял на своем он. – Обязательно.

Я разозлилась:

– Доктор Беньямин, прошу вас. Мы столько прошли вместе. Нужно вести себя разумно. Пить из этой грязной лужи опасно. Хотите заболеть тифом?

– Боюсь, я все-таки должен попить, gnädige Frau ^[99], – ответил он. – Извините.

Он на четвереньках подполз к водоему и зачерпнул несколько пригоршней, поднося воду ко рту и глотая взахлеб. Хенни Гурланд и ее сын отвернулись.

Когда он вернулся, я сказала им, что мне нужно идти обратно. Добрую часть пути мне и так уже предстояло преодолевать при свете луны.

– Мы весьма вам благодарны, фрау Фиттко, – сказал Старина Беньямин, обхватив ладонями мои руки.

Я позволила ему поцеловать меня в обе щеки.

Мне не нужна была их благодарность. Я делала это не только для них, но и ради моих дядьев, теток, других родственников и множества друзей, томившихся в нацистских лагерях. Этим я, как могла, бросала вызов, выказывала свое неповиновение чему-то невероятно отвратительному и бесчеловечному.

Беньямин побаивался оглядываться назад. Он уже слишком много раз в своей жизни оглядывался и неоднократно превращался в соляной столп. Он предпринимал тщетные и жестокие попытки воссоединиться со своей женой Дорой: спустя годы после окончательного расставания он настаивал на новых встречах с ней, и она часто уступала. Наверное, трудно было сказать «нет» человеку, который не хочет причинить тебе зла и, как всегда казалось, вот-вот исправится и возместит ущерб оттого, что когда-то не сумел стать хорошим мужем и отцом.

Он вспомнил середину мая 1927 года, когда они с Дорой были в Париже. По берегам реки цвели груши, благоухая и наполняя воздух чувственностью. Между ним и женой уже стояли его романы с Юлой и Асей и множество других сердечных историй, он ей – вполне по заслугам – порядком надоел. Несколько лет они жили врозь, но вот он позвал ее, и они в Париже пили перно в кафе «Куполь» на Монпарнасе, как какая-нибудь уважаемая буржуазная пара.

Он редко пил спиртное в большом количестве, но из-за встречи с Дорой разволновался и напился почти допьяна.

– Вокруг этого кафе вращается все, – высокопарно произнес он.

И в самом деле, ресторан был битком набит известными художниками и скандально известными неудачниками, пестрой богемой со всех концов света, поэтами и рифмоплетами, философами и псевдофилософами, магами и шарлатанами.

– Французы такие чудаки, – заметила Дора.

– Думаю, французов среди этих людей не больше половины, – сказал он. – Посмотри вокруг: чехи, поляки, американцы, испанцы.

– И немцы, – добавила она.

Беньямин приподнял брови:

– Наш друг Шолем сказал бы, что мы евреи.

– Мы немцы, – возразила она. – В Германии много вероисповеданий.

Беньямин не стал спорить. Тема евреев и Германии больше не интересовала его. Себя он считал добровольным изгнанником и был как дома среди этих эксцентричных артистических натур: слушал и говорил, грезил над стаканом недорогого напитка, поглядывая на толпу и время от времени что-то быстро записывая в свою тетрадку. Он слышал удивительные разговоры, и многие из них слово в слово попали в его дневники. Он называл их «найденной поэзией».

Он провел с Дорой восхитительную неделю, ухаживая за ней, словно впервые. Мысль о том, что он может вернуться к ней, что огонь их супружества может запылать вновь, продолжала поддерживать в нем мучительную надежду. Он не «использовал Дору», как утверждала его сестра. Ведь Дора через все это с ним уже проходила, так что не его вина, что она соблазнилась. По крайней мере, так он себе говорил в бесконечные часы после полуночи, когда, словно таинственный гость в черной накидке, являлась Совесть.

До самого утра они с Дорой шептались за коньяком о религии, политике, литературе и философии, и он вспоминал, почему, собственно, женился на ней. Он даже забыл (на некоторое время), отчего распался их брак. Как-то ночью, просидев много часов под звездным небом на острове Сен-Луи на скамейке с видом на Сену, они вернулись в его захудалый номер в «Отеле дю Миди» на ничем не примечательной авеню дю Парк Монсури и предались любви, словно в первый раз.

Когда все кончилось, они лежали голые рядышком на влажных, надушенных простынях, и их разговор был выжимкой из их прошлой совместной жизни, напоминанием им обоим, что не стоило все это начинать снова.

– Вальтер, ты меня любишь? – со страхом, едва слышно спросила она.

– Да, – ответил он. – Я всегда тебя любил. Ты же знаешь.

– Как ты можешь это говорить, когда все время спишь с другими женщинами?

– Это преувеличение. Как бы то ни было, я должен следовать своим чувствам.

– А как насчет моих чувств? Они для тебя что-нибудь значат?