Наконец выключаем свет. Джиджи зажигает одну из своих вонючих свечек, а я слишком устала, чтобы попросить ее задуть, потому что у меня от нее голова болит. А ведь она была так добра ко мне. Я не должна думать о ней плохо. Дверь открывается, и я слышу голос Алека и чувствую, как он проходит мимо моей кровати. Я переворачиваюсь. И зачем только она решила впустить его именно сегодня? Вот бы Джейхи был здесь и позаботился обо мне.
– Джун что-то сегодня рановато легла, – слышу шепот Алека. – И у вас тут чем-то…
– Ага… у нее был непростой вечер, – шепчет Джиджи в ответ.
Я застываю. Сжимаю ладонями одеяло так сильно, что белеют костяшки. Жду, что она расскажет, как я все тут заблевала, словно мне два года, но она этого, конечно, не делает. Джиджи хранит мои секреты. И тогда я понимаю: я вижу в ней ту, кто однажды отнимет у меня все, но, кажется, только ее я могу назвать настоящим другом.
34. Джиджи
Пишу в своей комнате эссе по истории, когда в дверь стучит комендант.
– Я с дарами, – сообщает она. – Еще одна посылка от твоей матери.
Комендантша передает мне коробку, завернутую в большой пакет с бирюзовыми и сливовыми цветами.
– Мы всегда радуемся, когда твоя мама присылает что-нибудь, – объясняет она, потом поворачивается, чтобы уйти, но в последний момент добавляет: – Ах да, еще кое-что.
И протягивает мне конверт. На нем только мое имя, и все. Ни адреса, ни марок. Я начинаю паниковать: ладони потеют, сердце стучит как бешеное.
Первым открываю конверт. Внутри – кучка вырезанных записок, как в кино. Я узнаю почерк Алека. А второй, должно быть, принадлежит Бетт. Это их глупые любовные записки.
Он пишет: «Я буду любить тебя вечно. Вечно».
И еще: «Нам суждено быть вместе».
И еще: «Ты – моя вторая половинка».
И я знаю, кто передал мне письмо. Бетт, конечно. Она теперь даже не скрывается. И это не должно на меня повлиять. Но как такое проигнорировать? Потому что среди всех этих записок лежит еще одна: «Между вами никогда не будет того же, что было между нами. Он снова будет моим».
И я знаю, что Бетт права. Я не могу с ней соперничать. И я в ярости. Мне срочно нужно что-нибудь сделать. Найти доказательства.
Сейчас все на занятиях, но мне туда не надо: я должна отдыхать перед завтрашней репетицией. Первой после происшествия. Я прохожу весь холл до конца, чтобы убедиться, что здесь никого нет. Прислушиваюсь к голосам, к классической музыке, к шороху балеток. А потом иду к комнате Бетт. Дергаю за ручку, и она вдруг открывается. Странно.
Мама всегда говорила мне, что я люблю лезть туда, куда нельзя, и это почти безумие. Не стоит делать этого снова.
Сквозь белые занавески в комнату льется свет. Я точно знаю, какая сторона комнаты кому принадлежит. У Элеанор повсюду мотивационные цитаты и мантры. У кровати Бетт стоит дорогущий пуфик – такие можно увидеть только в витринах магазинов на Мэдисон-авеню. На столе у нее куча украшений, коробка, полная колец, браслетов, подвесок с бриллиантами. Кое-что наверняка подарил Алек. На ее стене приколото несколько бумажных цветов. Тоже от Алека. Чувствую себя дурой, потому что думала, будто он может проявлять такое внимание только ко мне.
Ищу письма, из которых она вырезала все эти фразы. Коробки в углу пахнут лаком, дорогими духами и присыпкой. Я словно в магазине косметики. Впереди выставлены куча помад в ряд – все дорогущие. Беру одну, изучаю цвет и вдыхаю аромат. Наконец нахожу ту самую, розовую, со стертой верхушкой. Ею она написала то послание на зеркале.
Воодушевленная первой находкой, продолжаю поиск. Роюсь в ящиках. Нахожу еще кучку вещей от Алека, маленькие записочки, которые она хранит в столе. Прошлогоднюю открытку на День святого Валентина, фотографии с их совместных выступлений. На одной им лет по семь – оба похожи на херувимов с нимбами светлых волос и голубыми глазами. Как на подбор. На другой им по одиннадцать-двенадцать, и они так похожи, что могли бы быть родственниками. Но на следующих снимках эта иллюзия пропадает: вот они танцуют па из «Дон-Кихота», на лицах обоих радость, вот играют на пляже, и руки Алека небрежно, недвусмысленно обнимают Бетт, одетую в бикини. Я видела доказательства и похуже, но почему-то именно эта фотография обжигает глаза и сердце. Они так подходят друг другу! Не то что я…. О чем я только думала? Что я здесь делаю? Зачем мучаю себя? Почему не верю ему?
Кладу фотографии обратно и подхожу к шкафу. Перебираю дорогую одежду для тренировок и идеальные платья Бетт, все размера ноль, конечно же. В шкафу куча туфель на каблуках – каждая пара наверняка стоит столько же, сколько год занятий в Американской балетной школе. Глажу кашемировые свитера, сложенные аккуратной стопкой, и завидую. Завидую всему, что есть у Бетт. Нужно перестать. Уйти отсюда. Но на полу лежит еще одна коробка. И я не могу не заглянуть внутрь.
Опускаюсь на колени, аккуратно приподнимаю крышку. Внутри куча бумаги – чеки на еду и одежду, почти на каждом подпись Бетт. Все они из дорогих мест не для простых смертных: обеды в русской чайной и у Жан-Жоржа, чеки на балетные принадлежности из Европы. А потом попадается еще кое-что. Чек на шесть долларов за два печенья и латте из кофейни за углом. Смотрится совсем не к месту. Дата – День святого Валентина, семь минут первого. Как раз во время обеда. Вот оно, доказательство. Бетт все отрицает, но это она виновата. Во всем.
Убираю чек в задний карман джинсов и закрываю коробку. И когда я уже готова встать и уйти, слышу голос.
– Что ты здесь делаешь? – В дверях стоит Элеанор и с беспокойством глядит то на меня, то на коробку.
– Я… Я думала…
Но мне не суждено закончить предложение. У меня нет никакого рационального объяснения – только моя паранойя и доказательство, прожигающее дыру в кармане.
– Ты должна уйти.
Лицо Элеанор смягчается, а голос понижается, словно она доверительно сообщает мне, что никому не расскажет. Она потная, только что из класса. Интересно, закончился ли уже урок?
– Я должна была узнать. – В моем голосе звенит вина. Прохожу мимо Элеанор к двери и чувствую себя так, словно это я во всем виновата. – Должна была увидеть. И я была права. – Достаю чек из кармана и сую Элеанор прямо под нос. – Вот, смотри. День святого Валентина.
Элеанор выглядит удивленной и обеспокоенной.
– Где ты это нашла?
Указываю на коробку.
– Там же, где и остальные вещи Бетт. Это все она. Мучает меня. Все эти мелочи… И не мелочи тоже. – Я плачу. – Это все она.
Я дрожу от унижения. Но теперь я хотя бы все знаю.
– Джиджи… – начинает Элеанор. – Я…
– Только никому не рассказывай, – прошу я. – Особенно Бетт.
– Не расскажу. – Элеанор опускает взгляд на чек, а потом ее лицо замирает в странном выражении – смесь ухмылки и удивления. Потом она закусывает нижнюю губу и выдает: