– Что смешного? – прерывает мои мысли Алек.
– Мой папа. Он мне такую открытку прислал… – Смеюсь снова. – Написал, что он – мой единственный Валентин, даже несмотря на того парня, что поцеловал меня на сцене. Думаю, он все еще пытается понять… Ну, то есть… что между нами происходит. Я родителям ничего не рассказывала.
– Да ну? – Алек дразнится.
– Ну да. Они меня все каникулы доставали, я ведь постоянно висела на телефоне, переписывалась с тобой.
– Мой отец тоже заметил. Связь влетела в копеечку, мы ведь в Швейцарии были. – Алек берет меня за руку. – Что ж, кто я такой, чтобы соревноваться с мистером Стюартом? Но ты мне нравишься.
– Правда, что ли? – Пытаюсь флиртовать, но щеки краснеют.
– Да, пожалуй. – Алек чешет в затылке. – Прости идиота, совсем растерял слова. Обычно я в разговорах эксперт. А ты так и не ответила на мое предложение. Ну, про «будь моей девушкой».
Я вспоминаю вечер премьеры и все, что было за сценой. Да, Алек действительно попросил меня быть его девушкой, а я так удивилась, что вместо ответа начала смеяться.
– Да, кажется, официально я так и не согласилась. – Произношу «да» про себя кучей разных способов, совсем тихо – не кричать же в ресторане. Краснею с головы до ног.
– Похоже, мне придется спросить еще раз.
– Похоже на то.
Алек прижимает руки к груди, словно готовится исполнять роль Ромео в балете.
– Жизель Элизабет Стюарт, станешь ли ты моей девушкой? – Он протягивает мне руку, совсем театрально, а потом начинает рыскать по карманам. – Погоди! Погоди, не отвечай пока.
Он вынимает из кармана бумажный пакетик и пододвигает его ко мне. У меня трясутся ноги. Я сейчас точно взорвусь от эмоций. Разворачиваю бумагу. Внутри букет роз из красной бумаги. Его фирменные. Указываю на одну из них – она какой-то другой формы.
– Алек…
Он начинает улыбаться:
– Ну так что?
– Я думала, что и так уже твоя девушка!
Он улыбается так, словно только что осознал: он самый счастливый парень на свете. И я улыбаюсь тоже. Когда я представляла свой первый год в Нью-Йорке, я и не думала, что так сразу получу роль солистки. Как не думала, что полюблю этот город. Но больше всего я не ожидала вот этого. Алека.
Заказываю спагетти, щеки все еще горят. Мысли мои витают совсем не вокруг еды. Что должны делать люди в отношениях? Вспоминаю все ромкомы, которые смотрела.
– Итак, девушка моя?
– Да, парень мой? – отзываюсь и тут же чувствую себя ужасно глупо. Словно мы и вправду вдруг оказались в глупой романтической комедии.
– Мистеру Стюарту будет достаточно подтверждения нашего статуса? – шутит Алек.
Представляю, как отец качает головой, пытаясь скрыть улыбку. Мама нахмурится: она считает, что парни только отвлекают, особенно молодых художников. Отца она встретила уже далеко за тридцать. Потому-то у меня и нет братьев и сестер.
– А миссис Лукас я понравлюсь? – продолжаю игру.
Но улыбка вдруг соскальзывает с лица Алека, и настроение меняется. Он откидывается на стуле. Я начинаю теребить руками салфетку.
– Я что-то не то сказала?
– Нет. Я просто стараюсь вообще о ней не говорить.
Открываю рот, чтобы спросить почему, но Алек продолжает:
– Она ушла от отца, когда я был совсем маленьким.
– А кто был с твоим отцом на премьере? – шепчу я. Мне хочется знать.
– Моя мачеха. – Алек окунает хлеб в оливковое масло.
– Оу. – Ничего лучше я придумать не успела. Я думала, что это его мать: у них похожие светлые волосы и яркие голубые глаза.
– Она настоящая стерва, – бормочет он. – Мама ушла, потому что отец вечно ходил налево. Но меня с собой не взяла. И мою младшую сестру, Софи, тоже оставила. Я ее шесть лет не видел.
Как же так? Как кто-то вообще смог бросить Алека? Я беру его за руку и рисую на коже слова: «мне жаль», «люблю» и «ты потрясающий».
– Я ни с кем об этом не говорил, – шепчет он. – По-настоящему.
Я ничего не говорю, не спрашиваю, знает ли об этом Бетт, – просто позволяю тишине нас укрыть, а своим рукам – сказать все, что нужно. Он отпускает мою руку и легко касается моей ноги. Я дрожу. Он что, полезет мне под юбку? Может, и комнату нам снял? Готова ли я к этому?
Сердце тяжело ухает в груди, голова кружится – то ли слишком много танцевала, то ли переволновалась на свидании. И я вспоминаю, что сломана. Стоит ли ему рассказывать? Но я не хочу, чтобы кто-то знал. Не хочу, чтобы Алек смотрел на меня иначе.
Он больше не говорит о своей матери – вместо этого рассказывает о подготовке к роли Графа Альбрехта, и как это поможет ему на старте карьеры, и как роль Жизели может сделать то же для меня. Все мастера и мадам балетной труппы будут в зале – из Американской труппы и из конкурирующих тоже. Все захотят прибрать нас к рукам. Пытаюсь вслушиваться, но мысли забиты только моей болезнью и страхом. Как же так? Я не могу поделиться с ним чем-то личным, а вот Алек только что рассказал мне о своей матери.
– Не хочешь поупражняться со мной перед тем, как Дубрава и мистер К. начнут работу над нашими па? Так мы будем готовы ко всему.
– Что? – Я совсем потеряла нить разговора.
– Ты слышала хоть что-нибудь из того, что я тебе говорил? Что случилось?
– Ничего.
– И все же. – Он так пристально всматривается в мое лицо, словно хочет найти там все ответы. – Я ведь чувствую, что что-то не так.
– Я не могу, – шепчу. – Это не важно.
– Да ладно, что такого…
– Не могу! – выпаливаю куда резче, чем планировала. – Прости. Просто…
Он проводит руками по волосам и делает глоток из стакана с водой. Глоток – опустил стакан. Глоток – снова опустил. Похоже, дело в жажде. Я все испортила.
– Здесь очень мило, – тянусь к его руке. Глажу ладонь пальцами, но он не отвечает. – Спасибо за ужин.
– Пожалуйста.
Алек встает и приносит наши пальто. Он держит меня за руку всю дорогу до общежития, но совсем не так, как по пути в ресторан. Он не сжимает ее, не тянет к себе. К моим ногам будто привязали тяжелые гири.
Время почти одиннадцать, и свет в здании потушен. Мы останавливаемся у входа.
– Я очень хочу, чтобы ты не хранила от меня секретов. Бетт все время скрытничала.
Ее имя отзывается у меня в груди.
Открываю рот, чтобы возразить и объяснить, что все куда сложнее, но он прижимает меня к себе и целует, глубоко и страстно, совсем не так, как в начале вечера. Таким Алек бывает на сцене – агрессивным, грубым и требовательным. Он отпускает меня, и я оглядываюсь – не видел ли нас кто? А потом мы расходимся, ни словом не перемолвившись.