На следующий день была суббота, и Федор настроился спать, пока не надоест, но Татьяна растолкала его в восемь. Ей срочно понадобилось за специями, которые, естественно, можно купить только на рынке и только рано утром.
Федор сел в кровати, понимая, что сопротивление бесполезно, но одну робкую попытку все же себе позволил:
– Танюш, а может, обойдемся?
– Ну конечно! – Пока он спал, жена уже собралась и в черном свитере и брюках была сама непреклонность. – Сам же плов попросишь, а зиры нет!
– Чего нет?
– Ты знаешь что. Не вдавайся в подробности, а делай что говорят.
– А ты уже совсем поправилась?
– Абсолютно.
– А может, лучше полежать? А? Строгий постельный режим, Танечка, творит настоящие чудеса.
Вместо ответа жена многозначительно постучала по циферблату своих часиков.
– Ладно, ладно, – Федор спустил ноги с кровати, – только тогда давай, раз уж все равно на рынок едем, печенки купим. Сделаешь сегодня паштет?
Татьяна кивнула и вдруг поморщилась, прижала руки ко рту и выбежала из комнаты.
Быстро натянув брюки, Федор последовал за ней, но дверь туалета захлопнулась перед самым его носом. Подождав минутку, он постучал:
– Таня, у тебя все хорошо?
– Господи, зачем ты только про печенку вспомнил, – простонала она, – снова накатило.
– Извини.
– Не стой над душой, ради бога!
Федор отправился на кухню приготовить крепкий сладкий чай, который в семье считался лучшим средством от пищевого отравления. Наверное, Таня напрасно вчера поужинала, вот симптомы и вернулись. Он ополоснул заварочный чайник и взмолился, чтобы это действительно оказалось так, просто отравление, а не настоящая болезнь, называть которую он даже мысленно боялся.
В хлебнице обнаружился вчерашний батон, и Федор решил приготовить белые сухари, вспомнив, что жена делала такие для него и дочери Ленки, когда им случалось отравиться. Правда, произошло это раз или два за всю жизнь, потому что Таня строго следила за их питанием.
Только он поставил противень в духовку и отрегулировал газ, как вошла Таня.
– Черт знает что, – буркнула она, – минуту назад тошнило, а теперь дико хочу есть, прости уж за натурализм.
Федор показал на духовку, сквозь стекло которой виднелись бледные ломтики батона. Татьяна поморщилась:
– Да нет, я хочу жареных баклажанов. До дрожи просто. Такие, знаешь, аппетитные кружочки со сметаной и чесночком, ох…
– Тань, это сейчас тебе нельзя.
– И не сезон, как назло. Вот где их сейчас купишь?
– Ты не фантазируй, а пойди полежи, – заботливо предложил Федор.
– Да ну тебя!
– Правда, полежи. В таком состоянии мы все равно никуда не поедем.
– Поздравляю, добился своего, – фыркнула жена.
Федор не стал спорить, а молча принес тазик и поставил возле дивана, на котором устроилась жена. Потом застелил кровать, зная, как раздражает Таню неубранная постель, привел себя в порядок, проверил сухари в духовке и опустился в кресло со свежим томиком «Нового мира» и чашкой кофе, решив из солидарности не завтракать.
– Ну вот что ты расселся? – сварливо поинтересовалась жена.
– А что, Танечка?
– Ничего, Федя, просто ты дико меня бесишь!
– Да что я не так сделал?
– Просто бесишь самим фактом своего существования.
– Могла бы уже привыкнуть за двадцать-то лет.
– Сегодня как-то по-особенному. И баклажанов хочется, сил нет. Слушай, Федь, а попроси у Марины Петровны, наверняка у нее завалялась баночка, я знаю, она в этом году много закатывала.
Федор покрутил пальцем у виска:
– Тань, ты понимаешь, чего хочешь? Чтобы прокурор города побирался у своих подчиненных? Выцыганивал еду? Я уж молчу, что тебе еще неделю минимум нельзя такое.
– А ты скажи, что я ей за это торт испеку.
Он отмахнулся, но Татьяна не унималась:
– Хорошо, хорошо! Передай, что скажу рецепт своего яблочного пирога, за него она тебе душу продаст.
– Не нужна мне ее душа.
Татьяна рывком села на диване:
– Раз в жизни попросила человека что-то для меня сделать, так нет! Ты у нас пуп земли и центр вселенной, а мои желания ничего не значат.
Федор хотел поспорить, что никакой он не пуп, но вдруг сообразил, что жена действительно очень мало о чем просила его за все годы совместной жизни, по крайней мере для себя, и поплелся в коридор звонить Марине Петровне Мурзаевой, тем более что из-за вчерашнего юбилея появился благовидный предлог.
– Как там моя протеже, справляется? – спросил он, услышав в трубке хрипловатое «алло».
– Путает пока еще понятия устройства на работу и хождения в народ, – фыркнула собеседница, – интеллигенция, что ты хочешь.
– Марина Петровна, я в вас верю! Из меня специалиста воспитали – и этот бриллиант отшлифуете.
– Эх, Федюнчик, там обтесывать и обтесывать, до шлифовки дело неизвестно когда еще дойдет, и дойдет ли вообще.
– Вот как?
– Высокомерие под маской скромности, все как я люблю, ты знаешь. Светоч разума и моральной чистоты явился в наш дремучий коллектив, и совершенно непонятно, почему мы все не пали ниц.
– Действительно… Марина Петровна… – Федор хотел аккуратно перейти к теме баклажанов, но Мурзаеву было уже не остановить.
– Инспектор Лосев в юбке просто, за каждым углом маньяки мерещатся.
– Серьезно? Появились такие данные?
– Ну да, конечно, все психопаты района бросили свои важные дела и побежали маньячить, специально, чтобы нашей девочке было на чем развернуться, а то на пьяных драках не так заметны ее нечеловеческий ум и проницательность.
– Вы уж простите, Марина Петровна…
– Да сделаю из нее человека, не бзди! Но будешь должен.
А можно к долгу еще кое-что приписать?.. Положив трубку, Федор сглотнул, но тут из кухни потянуло горелым хлебом, пришлось спасать остатки сухарей. С лязгом и грохотом он вытащил противень. Лежащие по краям кусочки батона слегка обуглились, зато центральные оказались самое оно.
Снимая сухари в тарелку, Федор неосторожно обжег палец, выругался, схватился за мочку уха, чтобы оттянуть жар, и не сразу заметил, как подошла Татьяна и остановилась на пороге кухни.
– Давай признаем, Федя, что готовка – это не твое.
Он молча запихнул противень в раковину.
– Так что? – продолжила Татьяна. – Марина Петровна даст баклажаны? Что она сказала?