Панмедиа. COVID-19, люди и политика - читать онлайн книгу. Автор: Аркадий Недель cтр.№ 35

Жизнь без ануса действительно устраивала не всех. Часть животного мира, которую можно назвать проктофилами (др. — греч. πρωκτός — «задний проход», φιλία — «любовь»), все же им обзавелась. Такими проктофилами, среди прочих, выступили турбеллярии, или реснитчатые черви. Реснитчатыми их называют потому, что их тело покрыто ресничками, которые, как полагают специалисты, помогают турбелляриям перемещаться в пространстве, что хорошо видно на примере бипалия (Bipalium newence). Планарии, подвид турбулярий — и это крайне интересно — обладают еще одной замечательной особенностью: автотомией.

При неблагоприятных природных условиях, угрожающих их выживанию, они способны разобраться на отдельные сегменты, которые потом, при наступлении хороших времен, снова соберутся, регенерируются в целое животное. При этом планарии могут использовать такой свой талант и в обычных условиях, вероятно, для более быстрого размножения. Проктофилами оказались и мшанки, или Ectoprocta, не зря получившие свое название из-за вынесенного наружу анального отверстия. У иглокожих, как у всех вторичноротых, анус развивается из бластопора — отверстия, с помощью которого полость первичной кишки на зародышевой стадии сообщается с внешней средой.

Молекулярные биологи Андреас Хейнол и Хосе Мартан-Дюран выдвигают гипотезу, что развитие ануса не связано с возникновением билатеральной морфологии пищеварительного тракта, то есть наличия рта на «входе» и ануса на «выходе». На самом деле все сложнее, и занятие этим органом самостоятельного места на теле животного — процесс более загадочный, чем это казалось ранее. Как бы то ни было, человек им одарен, что дает нам дополнительный выход во внешнюю среду. Можно сказать, что пока нам везет больше, чем книдариям. Гипотеза о том, что этот выход во многом определил траекторию человеческой культуры подтверждается также и истерией вокруг туалетной бумаги в первые недели распространения коронавируса. Анус — «культурный» выход во внешнюю среду потому, что он источник стыда, грязный — тем более. Туалетная бумага для ануса то же, что и повязка на гениталиях. И то и другое поддерживает культуру стыда. Там, где люди не носят таких повязок, они и не заботятся об анальном отверстии так, как это делаем мы.

Запасы туалетной бумаги сродни библиотеке, но в отличие от последней, они делают дом не просто культурным, но антропологически чистым. Если книги несут знания, их наличие в квартире говорит о любви хозяина к знанию, то рулоны туалетной бумаги говорят об участии человека в производстве культуры как таковой. Можно иметь книги, но их не читать, можно читать мало или вовсе не иметь книг дома (или в компьютере), можно смотреть кино вместо чтения книг, но нельзя не пользоваться туалетной бумагой.

Получается: чистота важнее знания, или как минимум она первичнее последнего. Не знать даже каких-то очень известных вещей — например, кто убил Пушкина на дуэли — не так стыдно и неприемлемо для социума, чем выйти на улицу с грязной задницей или чтобы от вас пахло человеческими отходами. Почему? Потому что грязь и плохой запах лишают второй портал, анус, его культурогенного характера. Проще говоря, без туалетной бумаги «культурный анус» превращается в заброшенное место, случайную могилу без хозяина. Истерическая закупка туалетной бумаги, именно ее, а не зубной пасты, в связи с приходом коронавируса, связана со страхом превратиться в такого рода могилу, то есть потерять свое индивидуальное место в культуре — стать только поедающим ртом.

А вот что интересно: на важность чистоты рук обратил внимание венгерский врач-акушер и один из основоположников асептики Игнац Земмельвайс (1818–1865), когда сравнил статистику смертности среди рожениц в двух отделениях больницы. В одном, куда приходили студенты сразу после анатомических занятий в морге, смертность была значительно выше, чем в другом отделении, в которое студенты после морга не заходили. Земмельвайс сделал вывод, что инфекцию заносят сами студенты и велел всем мыть руки в белильной извести, или в просторечии хлорке, изобретенной в самом конце XVIII века английским химиком Чарлзом Теннантом.

Во времена Земмельвайса хлорка уже прочно вошла в бытовую жизнь Европы, и ее асептические свойства были известны. Однако несмотря на это, требование врача мыть руки перед принятием родов и его гипотеза о чистоте как способе снизить смертность, при том, что в больнице мытье рук таким образом тут же дало резко положительный результат, были восприняты как ересь, точнее — делир. Директор больницы, в которой работал Земмельвайс, счел идею абсурдной и запретил врачу публиковать в своей статье соответствующую статистику, поспешно уволив своего подчиненного. Игнац Земмельвайс, которому мы обязаны миллионами спасенных жизней и чья гипотеза возвела чистоту в ранг важнейшего культурного паттерна, закончил свои дни в психиатрической больнице, куда его заперли неистовые коллеги.

В своем недавнем обращении к нации Ангела Меркель обратила внимание на интересную деталь: коронавирус отучает нас от самых базовых социальных привычек, которые являются социогенными: рукопожатие, тактильные контакты, поцелуи и проч. Без этих социогенов мы не мыслим наше существование в обществе.

COVID-19 тоже их любит, но иначе: он использует их для самопиара, превращая любое социогенное поведение в потенциальное убийство. И это интересно. Нет лучшего метода пиара, чем поменять на противоположный смысл привычных моделей поведения. Рукопожатие становится ударом шпаги, поцелуй — смертельным укусом, любовник превращается в змею, дружеское прикосновение — в укол зонтиком (так в советские времена убили болгарского диссидента Георгия Маркова), ласки превращаются в тактильный яд — нежный путь в Аид.

COVID-19 раскрыл интересную особенность нашего общества: мы чувствуем себя в безопасности только будучи буквально окутанными телами друг друга, с большей или меньшей долей нежности. Самое безопасное и антропологически комфортное место — метро в час пик, когда тела, стоящие вплотную друг другу, одновременно выполняют ласкательную и охранительную функцию. По той же самой причине большинство из нас комфортно себя чувствует в толпе: манифестация, уличный праздник, парад, рок-концерт и т. п., где каждое тело охраняет другое, создавая пространство коллективного интима.

Каждое человеческое существо переживет в жизни два крайне важных события: выход из материнского чрева, разрезание пуповины, и позже — отнятие от груди матери. Эти два события определяют во многом весь антропологический дизайн «взрослого» общества. Все наши социогены, о которых я упомянул выше, являются по сути тактильным и символическим замещением этих двух событий, связанных с матерью. На протяжении всей взрослой жизни мы восстанавливаем связь с материнским телом, и наш социум, этот коллективный интим, есть не более чем реконструкция утерянной матери.