Богач и его актер - читать онлайн книгу. Автор: Денис Драгунский cтр.№ 24

– Не принимайте мои слова слишком всерьез, но в некотором обобщенном смысле, да. Мои друзья, мои мужчины, ну и мои подруги, мои женщины. Я это хотел сказать. А вы что подумали?

– Сами понимаете, – усмехнулся Дирк.

– Ну, возможно, отчасти вы не ошиблись. Рискованное предприятие, не правда ли?

– О чем вы, господин Якобсен?

– Ох, да ладно вам! – отозвался Якобсен чуть ли не с досадой. Он прошелся по комнате и вернулся к окну, встал рядом с Дирком. – А то вы не понимаете. Я собрал сюда всех! Всех, кто жив на сегодняшний день, я имею в виду. Всех, кто любит меня и кого люблю или любил я. Впрочем, – продолжал он, – «любил» и «люблю» для меня одно и то же. Наверное, это необычно, но я хочу, чтобы вы мне поверили. Я никого не разлюбил в своей жизни. Если я кого-то полюбил, он поселяется в моей душе навеки. Вы, небось, думаете: «Красиво сказано, слишком красиво». Но так оно и есть. Не будем бояться красивых слов, особенно в нашем возрасте. В моем возрасте, – уточнил он. – Однако, поскольку вы загримированы под меня, под мои годы и играете меня, какой я есть сейчас, то выходит, что я сказал правильно – в нашем возрасте. В нашем возрасте уже пора отбросить некоторые условности. Можно позволить себе непристойно выругаться, можно позволить себе рассказать приятелю правду о том, как ты относишься к нему, или о том, что у тебя было с его женой. Не боясь, что он даст тебе по морде или, наоборот, свалится с инфарктом. Бояться не надо. Большинство наших неудач происходит оттого, что мы боимся, от страха, проще говоря. Но, господин фон Зандов, – он повернулся к Дирку вполоборота и наставительно поднял указательный палец, – но самое смешное, друг мой, не возражаете, что я вас так называю? Но самое смешное, что речь идет не о страхе с большой буквы. Не о том страхе, который вы, очевидно, переживали. Пережили вместе со своим народом самое малое два раза. Первый раз, когда Гитлер пришел к власти, а второй – когда союзники начали убивать его вместе с окружающим населением. Господин Конквест писал, что и в России тридцатых годов тоже было что-то похожее, какой-то большой страх. Его знаменитая книжка как-то так и называется – «Большой страх» или «Большой ужас», точно не помню. Ах да, и господин Солженицын пишет об этом. Читали?

– Слыхал, – сказал Дирк. – Нобелевская премия, да?

– Да, да. Но я о другом. И уж конечно, не о мистическом страхе перед жизнью и смертью, о котором так красиво писал наш многомудрый сосед. Ну-ка, господин фон Зандов, как его фамилия? Вспоминайте, вспоминайте! – Он пощелкал пальцами едва ли не перед носом Дирка, изображая строгого и насмешливого учителя. – Ну, раз, два, три, а то двойка и в угол поставлю.

– Кьеркегор! – совсем по-школьному выпалил Дирк. – Кьеркегор. Книга называется, если я правильно помню, «Страх и трепет». – И ехидно прибавил: – Правильно, господин учитель? Хотя ее я тоже не читал. Но слышал!

– Правильно, – рассмеялся Якобсен, протянув звук «а». – Пра-а-авильно. Садитесь, пять. Вернее, погодите садиться, постойте.

«Вот ведь черт! – подумал Дирк. – Как все это понимать. Это что? Он забавляется, насмешничает? Пытается меня унизить? Разве я, согласившись играть его роль в этом странном фильме, тем самым согласился быть шутом или так или иначе терпеть унижения? Гонорар, конечно, сумасшедший, я за всю свою актерскую жизнь во Фрайбурге столько не заработал и не заработаю в будущем. Актер – это всегда шут. Но одно дело, когда издевается над тобой, шпыняет тебя и школит твой режиссер, а другое – твой прототип. А может, это никакое не унижение, а просто доверительный разговор со стариком? Старики бывают с причудами. И кроме того, это же не просто старик, это ой-ой-ой какой старик. Один из крупнейших предпринимателей мира, вы понимаете – мира! Недаром вон какая публика к нему съехалась».

Он покосился в окно и как нарочно, как будто специально увидел, что по дорожке идет, приближаясь к компании дам, Джейсон Маунтвернер. А рядом с ним некий джентльмен непонятно-восточной наружности. Говорят, это знаменитый торговец оружием из Ливана. Так что, возможно, это не унижение, а, напротив, редкое везение. Все происходящее надо разглядывать, выслушивать и запоминать во всех подробностях, а вернувшись в номер – быстренько записывать. Как записывали свои впечатления люди, которым случалось встречаться и беседовать с Черчиллем или со Львом Толстым. А потом издать это, заработать еще денег. Впрочем, хрен с ними, с деньгами, просто интересно.

Все эти рассуждения пронеслись у него в голове буквально за три секунды.

Меж тем Якобсен стоял рядом, водил пальцем в воздухе и собирался с мыслями для следующей фразы.

– Речь идет, господин отличник, – произнес наконец Якобсен, – о совсем другом страхе. Государственный страх или страх, как говорят умники, экзистен… ну-ка, подскажите!

– Экзистенциальный! – тем же школярским голосом продекламировал Дирк.

– Еще одна пятерка! – захохотал Якобсен. – Правильно. Так вот, страх государственный или страх экзистенциальный – сущая чепуха по сравнению с мелкой бытовой трусостью. Она-то и мешает. Можно бояться Гитлера и бояться смерти, но при этом быть порядочным человеком, искренним, честным и живущим в ладу с самим собой. Но вот если ты каждую минуту боишься сказать самому себе правду о том, что продавщица в бакалее нравится тебе больше любимой жены, если боишься сказать своему партнеру, что он болван и недоучка, боишься признаться себе, что твой сын, несмотря на все твои усилия, вырос подонок и бездельник, а особенно если трусишь сказать это ему вслух, выгнать его из дома и лишить наследства, то твоя жизнь становится хуже, чем в концлагере. Однажды, дорогой господин фон Зандов, я говорил с одним аргентинцем. Бывший немец, по крови полунемец-полуеврей. Мясной магнат, небедный человек. Он в сорок третьем попал в концлагерь. Его едва не отравили газом и не сожгли в печке. Красная армия выручила практически в последний момент. Представляете себе, какого страху он натерпелся? Какой его сковывал ужас? Какое отчаяние охватывало каждую клеточку, каждый кровяной шарик его плоти? Но он сказал: «Концлагерь – это были лучшие годы моей жизни. Ужасающий страх смерти выбил из меня, вычистил все мелкие человеческие испуги. Я мог убить кого хотел. Мог куском стекла перерезать подлецу горло, мог сказать правду, какую хочу и кому хочу. И кроме того, мы надеялись на возмездие и на свободу. И была свобода, и было возмездие». А потом, говорил этот мясник, мясник в хорошем смысле этого слова, господин фон Зандов, в смысле скотопромышленник…

Дирк кивал, хотя у него уже слегка кружилась голова от потока Хансовых мыслей и воспоминаний.

– …потом наступила глупая повседневность, вся сотканная из страха. Бедный уцелевший узник лагеря смерти… Не надо бояться – мой совет. Но это трудно. Если не сможете, я не обижусь, да и какое мне дело. Ваша жизнь, вам отвечать. Но, кажется, мы с вами говорили о любви. Я любил этих людей и люблю сейчас. Надеюсь, и они меня любят, раз сюда приехали. Я же никого не неволил и, упаси господь, никому ничего не обещал. Было бы смешно, если бы Якобсен посулил Маунтвернеру гонорар за съемки.

– А Либкину? – вдруг спросил Дирк. – Скрипачу Либкину и тому русскому режиссеру вы заплатили?