История Рима от основания Города - читать онлайн книгу. Автор: Тит Ливий cтр.№ 171

Страница

33. Консул следующего года [310 г.], Квинт Фабий, принял ведение войны у Сутрия; в товарищи Фабию был дан Гай Марций Рутул. Впрочем, и Фабий привел из-под Рима рекрутов для пополнения войска, и к этрускам прибыло вытребованное из дому новое войско.

Уже много лет прошло с тех пор, как между сановниками из патрициев и народными трибунами не было никакой борьбы ^[576], как вдруг начинает борьбу член той фамилии, которая как бы судьбою обречена была на вражду с трибунами и народом. По прошествии восемнадцати месяцев, времени, определенном законом Эмилия для цензуры ^[577], цензора Аппия Клавдия никакой силой не могли заставить отказаться от должности, хотя товарищ его Гай Плавтий сложил с себя должность. Народным трибуном был Публий Семпроний; он взялся войти с предложением об ограничении цензуры положенным по закону временем, предложением, столько же приятным народу, сколько и справедливым, заслуживавшим одинаковую благодарность как со стороны народа, так и со стороны каждого благонамеренного человека ^[578].

Прочитав несколько раз закон Эмилия и превознеся похвалами его виновника, диктатора Мамерка Эмилия, за то, что он ограничил полутора годами цензуру, ранее отправлявшуюся в течение пяти лет и бывшую, вследствие ее продолжительности, властью, господствовавшей над другими, Семпроний сказал: «Ну-ка, Аппий Клавдий, скажи, что бы ты сделал, если бы был цензором в то время, когда цензорами были Гай Фурий и Марк Геганий?» На это Аппий заявил, что вопрос трибуна не имеет прямого отношения к его делу. В самом деле, если закон Эмилия и был обязателен для тех цензоров, в правление которых он был предложен, ввиду того, что народ утвердил этот закон после их избрания и что законную силу имеет последнее по времени народное постановление, то все-таки закон этот не может быть обязанным ни для него, Аппия, ни для кого из тех, которые были избраны цензорами после предложения этого закона.

34. В то время как Аппий, не встречая ни от кого одобрения, мудрствовал так лукаво, Семпроний сказал: «Вот, квириты, потомок того Аппия, который, будучи избран децемвиром на один год, на другой год избрал сам себя, а на третий, не будучи избран ни самим собой, ни кем-либо другим, в качестве частного лица удержал за собою заведование делами и власть и только тогда отказался от занятия и впредь этой должности, когда пал под бременем незаконно приобретенной, преступно отправляемой и насильственно удержанной власти ^[579]. Это та же самая фамилия, квириты, насилием и обидами которой вы были вынуждены оставить отечество и занять Священную гору; та, против которой вы приобрели себе помощь в лице трибунов; та, из-за которой вы два раза, будучи воинами, занимали Авентинский холм; та, которая всегда ратовала против законов о процентах и против законов аграрных. Она отвергала законность брака между патрициями и плебеями ^[580], она преграждала плебеям путь к курульным должностям ^[581]. Род этот для нашей свободы гораздо враждебнее рода Тарквиниев. Наконец, неужели и вправду, Аппий Клавдий, хотя уже сотый год идет со времени диктаторства Мамерка Эмилия и было столько цензоров, людей знатнейших и доблестнейших, никто из них не читал Двенадцати таблиц? Неужели никто не знал, что закон составляет последнее по времени постановление народа? Напротив, все знали и потому скорее повиновались Эмилиеву закону, чем тому прежнему, на основании которого впервые были избраны цензоры ^[582], потому что этот закон народ утвердил последним по времени, потому что там, где существуют два противоречащих один другому закона, новый всегда уничтожает старый. Или ты, Аппий, говоришь, что народ не обязан исполнять закон Эмилия, или – что народ обязан, а ты один стоишь вне закона? Закон Эмилия был обязателен для тех свирепых цензоров, Гая Фурия и Марка Гегания, которые показали, сколько зла может принести государству эта магистратура, когда в гневе на ограничение срока их власти они причислили к разряду эрариев Мамерка Эмилия, человека первого своего времени и на войне, и во время мира. Обязателен он был затем для всех цензоров в продолжение ста лет; обязателен он и для твоего товарища Гая Плавтия, избранного при тех же ауспициях, с такими же, как и ты, правами! Или его народ избрал, облекши не всеми правами цензора, а ты один такой отменный человек, что по отношению к тебе имеет значение эта привилегия? Каким образом мог бы ты избрать кого-нибудь царем-жрецом? Опираясь на слово “царство”, он скажет, что избран полноправным царем Рима! Кто, по твоему мнению, удовольствуется шестимесячной диктатурой? Кто удовольствуется пятидневным междуцарствием? Кого бы ты мог безбоязненно избрать диктатором для вбивания гвоздя или для устройства Игр? Какими, по вашему мнению, глупцами и простецами кажутся ему [Эмилию] те, которые, совершив великие деяния, в двадцатый день отказывались от диктатуры, или те, которые слагали с себя должность, будучи ненадлежаще избраны? Но зачем я припоминаю то, что было давно? Недавно, в эти десять лет диктатор Гай Мений, получив со стороны врагов упрек в прикосновенности к тому преступлению, о котором он сам производил следствие, по той причине, что он производил его строже, чем то было безопасно для некоторых сильных людей, сложил с себя диктатуру для того, чтобы в качестве частного лица идти навстречу обвинению. Я не требую от тебя такой скромности; не будь исключением в фамилии, в высшей степени властолюбивой и надменной! Ни днем, ни часом раньше, чем следует, не слагай с себя должности, только не преступай определенного срока! Достаточно прибавить к времени, положенному для цензуры, день или месяц? “Нет, – говорит он, – тремя годами и шестью месяцами долее, чем то позволено законом Эмилия, я буду отправлять должность цензора и буду отправлять один!” Это уже похоже на царскую власть! Или ты предложишь избрать тебе товарища, которого нельзя избирать даже на место умершего? Ведь тебе мало того, что ты, благочестивый цензор, превратил в рабское занятие священный обряд, самый древний и один только установленный тем самым богом, в честь которого он совершается, отняв его исполнение от знатнейших предстоятелей этого священнодействия?! Мало того, что из-за тебя и твоего цензорства в течение года с корнем был уничтожен род ^[583], древнейший по своему происхождению, чем этот город, священный, благодаря гостеприимным отношениям с бессмертными богами? Ты хочешь все государство впутать в такое нечестивое дело, которое даже предчувствовать страшно; город наш был взят ^[584] врагами в то пятилетие, когда Луций Папирий Курсор после смерти своего товарища, цензора Гая Юлия, чтобы не оставлять должности, предложил народу избрать себе в товарищи Марка Корнелия Малугинского. А насколько его честолюбие было умереннее твоего, Аппий? Луций Папирий не один отправлял должность цензора и не долее определенного законом срока; однако он не нашел никого, кто бы последовал потом его примеру: все последующие цензоры после смерти своего товарища, слагали с себя должность. А тебя не удерживает ни то, что истек срок цензорства, ни то, что товарищ твой отказался от должности, ни закон, ни стыд! Ты полагаешь добродетель в гордости, дерзости, в презрении богов и людей! Ввиду величия той должности, которую занимал ты, и благоговея перед нею, я не только не хотел бы оскорбить тебя, Аппий Клавдий, действием, но даже назвать сколько-нибудь грубым словом; но как, с одной стороны, то, что я говорил до сих пор, вынуждено было твоим упрямством и заносчивостью, так с другой – если ты не будешь повиноваться закону Эмилия, я прикажу тебя отвести в темницу и не допущу, чтобы ты один отправлял должность цензора, так как один ты не можешь быть избранным в цензоры в силу того, что нашими предками установлено: если в комициях для избрания цензоров оба кандидата не получат законного числа голосов, то комиции должны быть отложены без провозглашения одного из кандидатов».

Страница